Ошибка каскадера
Шрифт:
– Что значит «враньем»? – удивился Авик.
– А то и значит. Не забывай, в какой стране мы живем. Сегодня у нас Горбачев со своей гласностью: говори что хочешь, пиши что хочешь, а завтра придет новый Брежнев или еще что похуже, и загремишь – опомниться не успеешь. Если ты историю любишь, то должен знать, что наша Россия-матушка ни одного мало-мальски значительного периода в своей истории не была свободной, ну а если и случалось такое, невиданное для России, состояние относительной свободы, то длилось это непривычное состояние совсем недолго – на большее нашим правителям не хватало. Готов поспорить, что тебе об этом на твоих уроках истории не рассказывали. И о миллионах сталинских жертв наверняка в несколько строчек учебника истории втиснули, и то только потому, что обойти это совсем было невозможно. И о том, как Сталин с Гитлером Польшу делили. А взять,
– Хорошо, я подумаю, – неуверенно сказал Авик.
– И думать нечего. Приглашу завтра Сергея Ивановича на «Звездного мальчика», он его еще не видел. И ты, пожалуйста, тоже приходи. Я очень хочу, чтобы ты пришел. Зайдем после спектакля ко мне в кабинет, мы с ним выпьем по рюмочке коньяку, я расскажу ему о твоем желании…
– Папа, еще нет никакого желания, – запротестовал Авик.
– Есть, мой мальчик. Есть. Ты же у меня не дурак. Я понимаю, учитель – очень благородная профессия. Но защищать невинных людей не менее благородно. Особенно сейчас. И я уже не говорю о материальной стороне. У юристов зарплаты намного больше, чем у учителей. Так что жду тебя завтра.
– Хорошо, я приду.
– Вот и отлично. Заодно посмотришь хороший спектакль. Ты же его не видел?
– Конечно, видел. Я все твои спектакли видел… Папа, ты мне никогда не рассказывал, почему стал режиссером театра.
– До того как стать режиссером, я долгое время был актером, и, между прочим, довольно неплохим. А потом потянуло в режиссуру. Это со многими актерами происходит, но не у всех получается. У меня, похоже, получилось.
– У вас в семье кто-то еще работал в театре? Я вообще про твою и мамину семью ничегошеньки не знаю. Скрываешь от меня, что ли?
– Ну что ты! Мне скрывать абсолютно нечего. Наоборот – я горжусь своей семьей. Семья у нас была замечательная…
Семья портного Исая Эпштейна была большая, хорошо обеспеченная и довольно известная в Перми. Кроме сыновей Авиэля и Григория, у него была еще старшая дочь Катя. Во время родов очередного ребенка – родившегося мертвым – умерла и его жена Бэйла, которую он безумно любил. Больше Исай Эпштейн не женился, хотя был красив и со своей бородкой и пенсне чем-то походил на Чехова, но уж никак не на еврейского портного. Роль хозяйки дома, как само собой разумеющееся, взяла на себя Катя, которая характером – добрым, мягким, отзывчивым, – как и своей красотой, пошла в отца. Похожими на него были и сыновья. Когда дети подросли и пришло время определяться с их будущем, Исай Эпштейн решил перебраться в Ленинград, где у него жила двоюродная сестра. Решение это для него было нелегким – он никогда из Перми не выезжал, а главное – он должен был оставить могилу своей обожаемой жены. Но все это ушло на второй план, потому что на первом были дети.
По приезде в Ленинград Исай Эпштейн устроился в пошивочное ателье. Вскоре началась война. Кате удалось чуть ли не перед самой блокадой уехать из Ленинграда в эвакуацию, и Исай Эпштейн отправил с ней маленького Гришу. Сам же уезжать категорически отказался – он работал на швейной фабрике, которая шила форму для фронта. Авик тоже уезжать категорически отказался и остался с отцом в блокадном Ленинграде, где они оба и умерли от голода – отец почти весь свой паек отдавал сыну, но и этого оказалось недостаточно…
Когда пришло время поступать в институт, Гриша Эпштейн, с ранних лет обожающий театр, не раздумывая подал документы в институт сценических искусств. Так началась его карьера театрального актера, а затем и режиссера.
– А какая семья была у мамы? Про них я вообще ничего не знаю, – спросил Авик, когда отец закончил свой рассказ. Авик был у четы Эпштейнов поздним ребенком, и его мать умерла после тяжелой болезни, когда ему только исполнилось восемь лет.
– Твоя мама была намного младше меня. Очень красивая, необыкновенная женщина, – проникновенно ответил Георгий Исаевич. – И у нее была такая же необыкновенная мать, твоя бабушка. Редкой красоты и доброты женщина. А вот твой дедушка… Характер у
– Я в тебя, – с гордостью сказал Авик.
– К сожалению, не в главном. Я всегда наделся, что ты пойдешь по моим стопам. Но у тебя ни способностей, ни особенной любви к искусству нет, – огорченно покачал головой Григорий Исаевич. И с той же горечью в голосе добавил: – Интересно получается: твой друг Андрей, простой, из рабочей семьи парень, вдруг оказался на редкость талантливым – и прекрасно пишет, и, по словам Жженова, перед камерой чуть ли не профессионально держится. И поступать будет хоть и на заочный, но во ВГИК.
Когда Андрей вернулся из армии, Тамара долго к нему присматривалась.
– Андрюшка, теперь ты стал настоящим мужиком, – сказала она как-то Андрею.
«А Авик так и остался мальчишкой», – докончила она свою мысль, но уже про себя.
Вернувшись из армии, Андрей начал работать помощником дольщика на «Ленфильме» и поступил на заочный сценарный факультет ВГИКа. И то и другое – по рекомендации Жженова.
Первый рассказ Андрея напечатали в журнале, когда он уже учился на втором курсе. Рассказ был довольно длинный, и в редакции ему сказали, что опубликуют его как повесть и гонорар, соответственно, будет больше. В рассказе он описал жизнь своей соседки по квартире Киры Викторовны Баратаевой, или просто тети Киры, как обращался к ней Андрей. Она была совершенно одинока и воспринимала семью Земцовых как свою собственную. Телевизора ни у кого из них не было: у Андрюшиной семьи – из-за отсутствия денег, у Киры Викторовны – из-за равнодушия к этому виду досуга, и вечерами Андрюша приходил к тете Кире, и они или по очереди читали вслух книги из ее довольно большой библиотеки, или просто вели неспешные разговоры. Кира Викторовна, сама того не сознавая, оказывала большое влияние на становление характера Андрея, на его мировоззрение. Благодаря ей он полюбил литературу, музыку. Она ходила с ним по музеям, в театры. Она открывала ему глаза на бесправную жизнь в их стране, на ложь, окружающую их жизни. Она не боялась Андрея, а он верил во все, что она ему говорила, и понимал, что мысли эти должны оставаться с ним и лучше ими ни с кем не делиться. В одной из их бесед тетя Кира рассказала Андрею о своей жизни.
Кира Викторовна Баратаева была потомственной княжной древнего рода Баратаевых – имя Андрей в рассказе, конечно, изменил. Рассказ был написан в виде снов, которые приходили к Баратаевой на протяжении всей ее жизни. Проснувшись, она не могла вспомнить, хороший это был сон или грустный. Иногда в своих снах она так ясно, словно это было с ней самой, – хотя она тогда еще даже не родилась, – видела сад в их родовом поместье, о котором ей рассказывала мама, садовую беседку, окруженную пушистыми липами, и ее саму, уже девушкой, в белом длинном платье и белой же шляпе, читающую книгу. Затем к ней приходила маменька – она всегда, вспоминая мать, называла ее маменькой – и забирала ее в дом пить на веранде чай. Как-то ей приснилось, что во время чаепития с маменькой на веранду зашел дворецкий в ливрее – она и ливрею четко себе во сне представляла, хотя никогда ее раньше не видела, – и доложил, что пришло сообщение от барина, князя Баратаева, что им нужно срочно возвращаться в Петербург, потому что произошла революция и скоро начнется война с большевиками.
Отца тетя Кира видела только на единственной сохранившейся от мамы фотографии. На фотографии отец был в генеральской форме, а маменька в длинном платье и с большой красивой шляпой. Кроме фотографии, у нее каким-то чудом сохранились дневники матери. По просьбе Андрея она дала ему их почитать, и по ним он представил себе самого князя и что с ним произошло, когда в России случилось безумие, вошедшее в историю как Октябрьская революция. Потом сразу за ней началось следующее безумие (и совсем не последнее в истории России) – Гражданская война. В результате этих безумий князь Виктор Баратаев присоединился к армии генерала Деникина. Стремление князя защищать все то, что у него отобрали, в том числе и его Родину, было естественным. Но немаловажно и очень болезненно было и то, что лишила его блестящего прошлого взбунтовавшаяся чернь, подстрекаемая кучкой кровожадных, стремящихся к власти маргиналов.