Ошибка Ромео

Уотсон Лайелл

и некоторое время после готы, однако я предполагаю, что посте пенно она ослабевает, теряя свою организацию. Я не вижу ни пси хологических, ни биологических причин бесконечного выживания альтернативной системы. Я не использую данную мысль как аргу мент против бессмертия; возможно, существуют и другие системы, в которых жизнь продолжается и после гибели рассмотренных нами систем. Однако я думаю, что вторая, или эфирная, субстан ция, или астральное тело, или энергетический двойник, или флюид ный дубликат, как это ни назови, должен пройти путь всякой плоти.

Хотя в основе личности лежат определяющие ее биологичес кие процессы, создается впечатление, что она обладает некоторой независимостью. Она проявляется

главным образом в снах, кото рые выполняют функцию канала по организации памяти в той области, которая, возможно, находится вне тела, хотя ее точное местонахождение еще предстоит выяснить.

Природа трансцендентального опыта и успеха иглоукалывания подтверждает мистическую традицию дуализма тела. Мы не рас полагаем бесспорным доказательством существования еще одной системы, кроме известной нам соматической, однако открытие жизненного поля свидетельствует о том, что мы не исчерпали все возможности.

Многочисленные сообщения о внетелесном опыте наводят на мысль о возможности разделений тела в пространстве. С точки зрения биологии подобная возможность не исключена, многие факты находят простое и логическое объяснение в существовании независимой второй системы.

Мы знаем, что разделение тела и сознания - вполне обычное явление, у нас нет достаточных оснований накладывать на этот процесс пространственные или временные ограничения. Условия, сознательно контролируемые, помогающие достичь состояния отрешенности, весьма напоминают те, которые спонтанно возни кают при анестезии, потере сознания в результате несчастного случая и умирании. Если разделение тела и сознания может проис ходить в живом организме, а мы находим этому достаточно подт верждений, тогда нет оснований отрицать, что оно может проис ходить и в организме, находящимся в том состоянии, которое сле дует за клинической смертью.

Итак, у индивида имеется биологическая возможность в не которой форме и хотя бы непродолжительный срок существовать и после смерти.

Часть тр^ ДУША

Ви вгором (оме "Автобишрафии" Артур Кестлер рассказывает, как он сидел во франкистской тюрьме в Испании, ожидая смертной казни.
– В одиночке он наяву почувствовал, что "мое Я перестало существовать". Далее он говорит, что "человеку, который читал "Смысл смысла", испытал влияние логического позитивизма, стремился к точности формулировок и ненавидел туманные раз глагольствования, крайне неловко писать такую фразу". Подобно всем остальным, кто имел визионерский опыт, он понимает, что выразить случившееся словами, не принизив его, невозможно. Розалинд Хейвуд высказывает мысль, что все попытки "сообщить неизъяснимое" обречены на провал, ибо наши обычные чувства не могут справиться с совершенно новыми видами информации. Когда в проливах Огненной Земли появился дарвиновский "Бигль", аборигены не обратили на него никакого, внимания, по тому что не могли вообразить себе такой огромный корабль.

Антрополог Эдмунд Карпентер уверен, что мы живем в совер шенно иной, чем до изобретения письменности, чувственной среде просто потому, что умеем читать. Он говорит, что, "перейдя от речи к письму, человек предпочел глаз уху, при этом его интерес переместился с духовного на пространственное, с благоговения на рассмотрение". Теперь все внутренние состояния стали описы ваться как внешнее восприятие.

Мы подчинили всеоружие наших чувств одному - зрению. Теперь мы полагаемся только на него, поэтому любая истина дол жна соответствовать зримому опыту. "Я из Миссури,- сказал Гарри Трумэн,- посмотрите на меня". Мы говорим: "воочию убе диться" и "я не поверил бы, если б не видел собственными гла зами", но мы не замечаем, что предпочтение одного вида чувст венного опыта может означать: "я

не увидел бы, если б не пове рил".

Глаз - необычный орган. Он изолирует отдельные предметы, извлекая их из общей ситуации. Детям, родившимся без рук или ног, очень трудно научиться видеть в объеме. Мы открываем объ

^91 II Заказ 3470

ем и перспективу, трогая предметы и испытывая их на опыте, а за тем присоединяем эти ощущения к зрению. В компьютерах нашего мозга предметы запрограммированы таким образом, что они вос принимаются нами только на основании нашего прежнего опыта с ними. Пигмей из дебрей Итури, привыкший видеть лишь вблизи, впервые очутившись на равнине, бывает поражен, заметив вдали крошечную антилопу. Во мраке тропического леса слух играет более важную роль, чем зрение, и опыт пигмея приспособлен к иному восприятию жизни. Он воспринимает действительность не так, как мы. Для взгляда характерно естественное стремление за держиваться на предмете, засекая его местоположение. Ухо же воспринимает информацию одновременно во всех направлениях, поэтому тем, кто слышит лучше нас, легче погрузиться в окружаю щий нас мир.

Только из-за того, что мы много читаем, то есть используем одно чувство, да и то крайне ограниченно, мы разрушаем гармо ничное созвучие наших чувств. Мы запрограммировали себя таким образом, что совершенно не способны реагировать на то, что пост роено на другой основе. Столкнувшись с совершенно новой, не привычной формой жизни, астронавт может не распознать ее Компьютер нашего мозга, решающий все проблемы восприятия, запрограммирован не только условиями эволюции, но и нашим личным опытом. Вполне может оказаться, что старая программа непригодна и неадекватна для решения новых проблем, поставлен ных совершенно иным чувственным опытом.

При диктатуре глаза вся информация переводится в визуаль ный код. От внутреннего опыта требуется соответствие внешнему восприятию. В случае их несовпадения мы считаем первый гал люцинацией. Все, что нельзя ясно увидеть, не принимается всерьез. Наука настаивает, чтобы мы видели, что происходит, требует "наблюдений", визуального опыта, закодированного в вербальных отчетах. Но что делать с ощущениями, не поддающимися четкому визуальному описанию, ускользающими от вербальной классифи кации?

Представьте себе ребенка, проснувшегося на рассвете и побе жавшего выслеживать в тумане кроликов. Он вдыхает сырой запах грибов, ест сочные, прохладные ягоды, встречает двух лучших друзей и с криком бежит вниз по холму, чтобы нырнуть в холодную с утра реку, сохнет на солнце, лежа на шершавом стволе старого упавшего дерева и слушая далекий звук колокола. Он возвраща ется домой, и мать спрашивает, где он был. "Гулял". А что он де лал? "Ничего". Когда от него требуют более вразумительного ответа, он может сказать "плавал", но это объяснение устроит только родителей. Ребенок еще не может словами передать свой чувственный опыт.

Пытаясь определить необычное, мы сталкиваемся с теми же трудностями. Мы называем его визионерским, упорно сводя его к зрению, хотя оно, вероятно, никак не связано с этим опытом.

Нам нужен новый подход, новые установки и совершенно новый словарь, которого у нас нет.

Это меня тревожит. Я занимался наукой достаточно долго и представляю себе ее границы, но я все еще верю в ценность ее метода. Я полагаю, что совершенно ненаучный подход к таким проблемам, как проблема жизни'и смерти, способен открыть мно гое, но я уверен, что любое осуществимое решение, затрагивающее множество людей нашего общества, так или иначе должно опи раться на установленную научную традицию. Такая строгая наука, как физика, пробилась через барьер весов и мер к волшебному миру черных дыр и антиматерии. Я верю, что биология движется в том же направлении.