Ошибка сыщика Дюпена. Том 1
Шрифт:
Вопрос лишь в том, где напечатать рукопись. Если дело выгорит и Петерсону, который взялся ему ПОмочь, удастся найти издателя, то все, что превысит 50 гульденов гонорара, получит он за свои труды. Не обойдется, конечно, и без пары шампанского.
Но, увы, легко было предполагать. На самом деле все оказалось гораздо сложнее. Очень скоро выяснилось, что ни один штутгартский издатель не желает рисковать и печатать вещь никому не известного автора, да к тому же явно революционного содержания. Маммон был верен себе и не хотел поселяться под его крышей. Оставался один путь — издать пьесу за свой счет. Но для
Пришлось влезть в долг и занять 200 гульденов. То-лько таким образом удалось «продвинуть» рукопись. В последний момент Абель и Петерсон уговорили Фридриха снять эпиграф «Против тиранов». Недвусмысленно направленный против герцога, он мог не только затруднить и без того нелегкое дело издания драмы, но и повлечь за собой более серьезные последствия. (Эпиграф появится на обложке второго издания пьесы.) Судьба бывшего воспитанника Шиллера пока что еще всецело зависела от произвола тирана.
Больше того, уже во время печатания, читая корректуру, он сам пугается своей смелости. В этот момент здравый смысл шваба в какой-то мере берет верх над входновением поэта. Так бывало нередко — холодный рассудок вмешивался и вредил его поэтическим порывам.
Перо безжалостно вычеркивает кажущиеся ему чересчур политически острыми сцены, смягчает, приглушает. Отчасти он действует из боязни причинить ущерб семье, матери и отцу. Месть герцога обрушилась бы и на них. Но к этому его побуждают не только противоречия характера, сказывается, видимо, и воспитание. Он так и скажет потом, что его первая пьеса родилась «на свет в результате противоестественного сожительства субординации и гения».
И все же эти поправки скорее следует назвать лишь редактированием, окончательной шлифовкой текста. Суть пьесы от них нисколько не пострадала. Гораздо более серьезные изменения ему еще предстояло внести в свою драму.
Уже мангеймский книготорговец Шван, которому он пересылает пахнущие свежей типографской краской листы, посоветовал изменить реплики с выпадами против «проклятого неравенства в мире». Он же предложил заменить и предисловие к пьесе на более сдержанное. Но, как говорится, нет худа без добра. Тот же опытный Шван, сразу же оценивший творение безвестного штутгартского лекаря, показывает полученные листы директору мангеймского театра Дальбергу. Результат этого посредничества самый неожиданный.
Тайный советник барон фон Дальберг садится за стол и собственноручно пишет письмо полковому лекарю в Штутгарт.
В этом послании столько лестных эпитетов, что бедный Шиллер просто обескуражен. Знаток и ценитель литературы, статьи которого он хорошо знает, а руководимым им театром восхищается, возносит его, скромного писателя, на головокружительную высоту. В безмерных похвалах мангеймского светилы он, убежденный в своей слабости, не хочет видеть ничего, кроме как поощрения его музы.
Что касается предложения барона о театрализации «Разбойников», то оно для него «бесконечно ценно».
Слова эти, однако, довольно сухо передавали душевное состояние автора. «Разбойники» на сцене лучшего театра Германии! В это трудно поверить. Об этом он не смел даже мечтать.
В свою очередь, осторожный Дальберг также требует переделок. По существу, ему
Отклонить предложение у него не хватает сил. Возможность увидеть ожившим на подмостках весь свой драматический мир слишком соблазнительна.
Скрепя сердце Шиллер принимается за «переплавку». Главное, на чем настаивает всемогущий театральный директор, — это не только смягчить революционное содержание пьесы, но и перенести действие в далекое прошлое, «когда император Максимилиан даровал венный мир Германии», то есть на конец XV века. Пойти на такую «пересадку» — значит обрядить его создание в пестрые «штаны арлекина». Когда современные герои, говорящие вполне современным языком, окажутся перенесенными в минувшую эпоху, «они ровно ничего не будут стоить». Пьеса неминуемо пострадает. Это все равно что изображать троянцев обутыми в блестящие гусарские сапоги, а их вождя Агамемнона с пистолетами за поясом. Одним словом, получится «ворона в павлиньих перьях».
Поначалу Шиллер пытается убедить мангеймского директора в том, что пьеса сильно проиграет от переделки. В письмах к Дальбергу он приводит убедительные доводы на этот счет. Однако тот решительно настаивает. Приходится пожертвовать удачными моментами ради ограниченности сцены, своенравия партера, неразумия галерки и прочих презренных условностей. И он идет на это, как и на остальные требования Даль-берга.
Новый вариант пьесы, на который ушло больше двух недель, срочно отсылается в Мангейм. Причем настолько поспешно, что автор вынужден просить прощение за разнобой в почерке и погрешности орфографии: для быстроты дела пришлось прибегнуть к помощи переписчика, который безбожно обходился с правописанием.
И вот уже распределены роли между актерами, идут репетиции. Уже близок час торжества. Он настанет 13 января 1782 года. Впрочем, как литератора его признают несколькими месяцами раньше, вскоре после первого издания «Разбойников». Это признание «Эрфуртская ученая газета» выразит в таких словах: «Если мы имеем основание ждать появления немецкого Шекспира, то вот он налицо». Оценка, надо прямо сказать, более чем высокая. Когда-то он тайно мечтал о том, чтобы достичь шекспировских высот поэзии. Теперь об этом открыто говорит читающая публика. Трудно поверить в такой успех молодому человеку, которому едва исполнилось двадцать два года.
Шиллер не представлял себе, что премьера, назначенная на 13 января, пройдет без него. И он принимает решение — ехать в Мангейм, несмотря на запрет герцога. Тайная поездка — смелый, если не отчаянный поступок. Дорожные расходы обещает оплатить «щедрый» директор. И вот он в Мангейме. Тайком пробирается по улочкам в сопровождении верного Петерсона. Афиши, расклеенные на стенах домов, извещают почтеннейшую публику, что вечером ровно в 5 часов на здешней национальной сцене будут исполнены «Разбойники» — трагедия в 7 действиях, обработанная для национальной мангеймской сцены господином сочинителем Шиллером. Тайна авторства раскрыта! Что принесет ему огласка? Позор или славу? Минует ли его месть герцога?