Ошибка творца
Шрифт:
Алиса
Рудовскому было смешно: зачем он пытался все эти дни держать себя в руках? Кому интересно – пьет он или нет? Детей нет, родителей – тоже. Никому не было дела до того, как он переживает свое горе. Это его отвращение к скотскому состоянию, неспособностью владеть собой. «Контрол-фрик – так это, кажется, называется по-англицки. Желание контролировать свою жизнь любой ценой. И что, наконтролировал, контролер?» – спросил он свое отражение в полированном столе. Там же отражалась бутылка коньяка с граненым стаканом. Закуски – даже какого завалящего лимона – у него не было. У Рудовского
Но не угадал. На пороге стоял совершенно неизвестный ему долговязый вьюноша, лет тридцати максимум, одетый в модный узкий плащ и узкие же ботинки. В руках молодой человек держал бутылку точно такого же коньяка, что стоял сейчас у него на столе.
– Добрый вечер. – Юноша протянул бутыль вперед, как знак мира и дружбы, но Рудовский не сделал жеста навстречу.
– Вы кто? – вместо этого спросил он.
– Я – Саркелов, Алексей, – представился тот. И, не видя узнавания на лице Рудовского, почему-то покраснев, добавил: – Главный режиссер театра, где…
Ах да. Рудовский кивнул, мол, понял. Но не сделал ни малейшей попытки пригласить его в дом.
– Я хотел поговорить об Алисе… – еще больше засмущался Саркелов. – Мне кажется, нам есть о чем…
На лице Рудовского явственно отразилось сомнение – это был второй человек за день, который хотел поговорить с ним об Алисе, но после девицы с Петровки охоты беседовать у него явно поубавилось.
– Пожалуйста, – добавил вдруг этот кузнечик умоляюще. И Рудовский со вздохом посторонился.
Саркелов снял плащ и бросил его на входе, обнаружив под плащом странное сочетание из тренировочных мягких штанов, футболки и пиджака. Рудовский пожал плечами за его спиной: да и бог с ним! Пусть одевается как хочет. В дверях гостиной продюсер обогнал гостя и первый плюхнулся на диван перед бутылкой и неоконченным стаканом – к черту политесы.
– Если хотите выпить, стаканы – там, – махнул он рукой в сторону кухни. Режиссер послушно исчез в указанном направлении и вернулся со вторым стаканом и – смотрите-ка! – с тонко нарезанным лимоном. Рудовский усмехнулся: что ж, лимон так лимон. А Саркелов поставил свою бутылку рядом с коньяком Рудовского: очевидно, чтобы указать тому на схожесть вкусов. Продюсер хмыкнул – наплевать ему было на совпадения. Он плеснул себе и парню хорошую дозу, на пять пальцев. Поднял стакан:
– За Алису?
– За Алису. – Двигая острым кадыком, кузнечик с серьезным лицом выпил в несколько глотков содержимое. Рудовский забросил в рот тоненький едкий ломтик, подвинул блюдце с лимоном незваному гостю.
– Так о чем
Саркелов на секунду застыл, глядя ему в глаза, а потом вдруг закрыл лицо руками и зарыдал. От неожиданности Рудовский почувствовал, что трезвеет.
Что за…
– Вы ошиблись адресом, – сказал он, наливая себе следующий стакан. – Я не аналитик и не психиатр. Я тут, как видите, просто банально напиваюсь.
– Простите. – Молодой человек совершенно по-детски размазал, вытирая, слезы по лицу. В неярком свете бра над столом Рудовский заметил, что глаза у него красивые – с длинными, как у девушки, и мокрыми сейчас ресницами. А Саркелов повозил бокал туда-сюда по столу. – Понимаете, мне просто некуда было идти. Я вдруг понял, что никто не любил Алису. Все завидовали, интриговали за ее спиной. Для нее это была, конечно, «пена дней», она и внимания не обращала… Но теперь мне тяжело находиться рядом с этими людьми, разговаривать с ними.
Рудовский нахмурился. Все, о чем говорил этот незнакомый молодой человек, было так схоже с тем, что он чувствовал сам, что из глубины души начала подниматься какая-то смутная тревога. Ему стало не по себе, захотелось выпроводить парня из дома прямо сейчас, дав пинка под тощий зад и кинув ему вслед бутылку. Но он замер, будто заледенел тут, на кожаном диване, на котором она так любила листать от скуки разноцветный глянец.
– И я подумал, что уж теперь-то делить, правда? Есть один человек, который чувствует, как я. Которому так же больно и одиноко. Мы могли бы как-то пережить это вместе, верно?
Он поднял на Рудовского взгляд и увидел в глазах напротив пустоту. Наконец левый край губ Алисиного мужа пополз вверх, а второй так и застыл в скорбной гримасе. Это была страшноватая усмешка, схожая с той, что появляется на лицах у разбитых инсультом. А Рудовский и чувствовал себя жертвой внезапного удара судьбы. А ведь был уверен, после того как закрыл дверь за оперативницей с Петровки, что на сегодня уже получил свою дозу роковых новостей. Но вот поди ж ты, ошибся.
– Как много… – беззвучно сказал он, но потом громко прочистил горло и добавил уже почти нормальным тоном: – Как много нового я узнал сегодня про свою жену. За это надо выпить.
Он налил под опасливым взглядом кузнечика еще один стакан коньяка. И выпил – как воду. Уже ничем не закусывая, а тяжело уставившись на тощего режиссера. Тот поежился, пряча глаза, отхлебнул из стакана.
– Что она в тебе нашла? – склонил Рудовский голову на плечо, еще раз, но уже совсем иначе, оглядывая режиссера. Острые коленки, узкие плечики, кадык. – Тебе хоть есть – чем?
– Хватит! – покраснел Саркелов. – Перестаньте, это не смешно. Если хотите знать, думаю, она любила нас обоих. Как Черубина де Габриак…
– Я ничего не хотел знать, – перебил его Рудовский. – Это ты пришел ко мне со своим дешевым бухлом…
– Таким же, какое вы и сами потребляете… – вставил Саркелов.
– Имею право. Я у себя дома, – отрезал Рудовский. – Все для того, чтобы изложить мне свою дебильную теорию? О двойной любви?
Саркелов пожал плечами:
– Такое бывает. Вон, любила же Черубина Волошина и Гумилева одновременно, и…
На этой фразе Рудовский вдруг вспомнил и осклабился: ну конечно!
– Это у тебя, что ли, Черубин, баба влиятельная сидит в любовницах?