Ошибка
Шрифт:
Стрелять в спину в прежние, глупые эпохи считалось едва ли не самой подлой подлостью, своего рода смертным грехом. Смешно было даже думать об идеализме тех времен – или то лишь волна памяти донесла до нас никчемную пену идеализма? Сам я на собственной шкуре понял, что с подлецами нельзя бороться иначе. Истинное добро никогда не победит; зло можно покарать лишь еще большим злом, бесчестие – худшей подлостью.
Поэтому, когда он отдалился метра на два, подставив мне широкую спину, я спокойно вскинул револьвер и прицелился, насколько это позволял скрывший мушку баллон глушителя. Я не был медиком и с трудом представлял расположение сердца, потому заранее решил стрелять
Раздался сдавленный хлопок – глушитель-таки сработал! – тяжелый ствол револьвера лишь чуть-чуть дернулся, и я тут же снова взвел курок. Я рассчитывал на три выстрела, не больше.
Он взмахнул руками и беззвучно, не издав даже возгласа, упал в грязный снег лицом вниз. Так, будто его легонько толкнули сзади – чего еще можно было ожидать от спортивного «ТОЗ-49» со слабой пулей винтовочного калибра? Упал, издав глухой и одновременно влажный звук, точно куль с навозом… Впрочем, я никогда не слышал, как падают кули с навозом, да и вообще ни разу такого куля не видел. Но он валялся именно как мешок, полный дерьма, раскинув руки и выронив барсетку.
Я подошел к лежащему телу и выстрелил еще раз, точно так же целясь в позвоночник. Он дернулся, по-прежнему беззвучно. Только царапал руками снег, словно пытаясь нагрести его в пригоршни. Ноги оставались неподвижными. Значит, я рассчитал правильно и действительно перебил ему хребет, и это жирная туша была уже наполовину мертва.
Второй выстрел раздался почти так же тихо – но все-таки чуть громче. Я подозревал, что третий прозвучит в полную силу, разорвав остатки бутылки. В этом квартале, где жили богатые мерзавцы, постоянно курсировали милицейские патрули, а некоторых подъездах даже дежурили специально нанятые охранники. К тому же кто-то все-таки мог появиться в пустынном дворе. Хотя вся операция заняла секунд десять, следовало спешить…
Достав из кармана куртки заранее припасенный пластиковый пакет, я натянул его до локтя, потом снова – тоже давно отрепетированным и уверенным движением – перехватил револьвер, уже вовсе едва ощутимый, приблизился к телу и вытянул руку, пока не почувствовал, что размахрившийся конец глушителя коснулся затылка.
…Тебя там встретит огнегривый лев…
Давно привычная боль сжала горло. Отклонившись назад, я с облегчением нажал спуск.
Третий выстрел грохнул, как разрыв новогодней петарды. Тело подо мной мелко затряслось в стремительной агонии – и тут же распласталось неподвижно. Сквозь куртку и полиэтилен я почувствовал, как плеснула густая жижа, ударили какие-то мелкие твердые осколки.
Я выпрямился, стараясь не глядеть на правую руку. Быстро вывернул мешок так, что залитый кровью и мозгами револьвер оказался внутри – и сунул все в припасенный чистый пакет.
Хаканов лежал на снегу, и вокруг головы его приятно расползлось пятно, в трупном полусвете фонаря не красное, а какое-то иссиня-черное. Он был мертв; наконец мертв – этот ненавистный человек, сломавший мне жизнь… И вероятно, не мне одному.
Мне очень хотелось перевернуть его, со сладостью увидеть мертвое, наверняка пробитое навылет лицо. Но я не стал этого делать: отчасти боялся испачкаться в крови, отчасти дорожил временем. И кроме того, не стыдясь себе в этом признаться, при виде его раздробленного затылка уже ощущал подкатывающие волны тошноты.
Я ограничился лишь тем,
Потом оглянулся, на уронил ли чего невзначай. Нет, все мое оставалось при мне. Я увидел отлетевшую в снег барсетку и подобрал ее. Я знал, и был уверен, что милиция знает тоже, что этот тип всегда носит при себе изрядную сумму денег. Так пусть они, несмотря на очевидный контрольный выстрел в голову, помаются над версией убийства с целью ограбления. Я тут же вспомнил про разбросанные окурки, и на душе стало совсем тепло.
Помаются, уроды…К милиции с некоторых пор я относился не лучше, чем к только что убитому мерзавцу.
Дело сделано, Анечка… – отстраненно подумал я. – Дело сделано.
Теперь остались вторая и третья часть. Быстрое исчезновение. И заранее продуманное алиби.
2
Мне страшно, просто до спазма в горле хотелось бежать сломя голову. Но я изо всех сил шел не торопясь.
У меня тряслись руки. Сразу после выстрелов возникло томительное ожидание кого-то бдящего, кто выкристаллизовался бы прямо из воздуха за моей спиной, схватил, скрутил и бросил бы в столь же внезапно возникшую патрульную машину.
Но никто не появлялся.
И я шагал, стараясь казаться беспечным.
Мой слух был напряжен до такого предела, что, казалось, я различал детский плач в последнем окне двенадцатиэтажки, которую огибал – но никакого особенного шума машины, завывания сирены или топота ног я не слышал. Значит, этот мерзавец не успел нажать тревожную кнопку. Впрочем, вряд ли в своем дворе он держал на ней палец.
По сути дела, это мне было все равно. Ведь моя жизнь, уничтоженная Хакановым, в принципе не подлежала восстановлению. И какая разница – прожил ли бы я еще лет двадцать, или меня бы расстреляли за предумышленное убийство, или те же двадцать лет – ну может, немного меньше – предстояло провести в тюрьме. Это не различалось по сути. Но по каким-то высшим, не понятным мне законам, различалось. Хаканов должен был умереть. А я – остаться жить. Даже сознавая бессмысленность своей жизни.
А раз жить, то следовало заметать следы.
Быстро пройдя два квартала, я завернул за угол, еще через квартал нырнул во двор. Подошел к убогому трехэтажному бараку, почти развалившемуся от старости и безысходности – даже не верилось, что в двух минутах ходьбы громоздились элитные дома, возле которых я только что прикончил Хаканова.
Тихо поднимаясь по лестнице, в свете пятнадцатисвечовой лампочки я вдруг заметил, что несмотря на меры предосторожности, на куртке темнело несколько брызг. И подумал, что, кстати, контрольный выстрел вовсе необязательно было делать в упор… Но это меня уже не волновало. Этой старой куртке – как и остальным вещам, свидетелям совершенного мною преступления, – оставалось существовать не больше часа.
Я отметил также, что слегка запыхался, неторопливо но поспешно возвращаясь сюда – и подумал, что выбрал точку перехода далековато от места, и в случае обнаружения мог бы и не успеть… Впрочем, если бы меня обнаружили, все закончилось бы в трех метрах от трупа Хаканова. Но меня не обнаружили. Значит, все шло по плану.
Еще тише я вскарабкался по дрожащей деревянной лестнице на чердак. Когда-то люк имел и дверцу, и замок, но то было очень давно. Сейчас жильцы давно забросили этот дом и сами доживали свой век непонятно как. Однако при разведке местности днем я не обнаружил на чердаке ни одного брошенного шприца: значит, это место никем не посещалось, и я практически не рисковал на кого-то нарваться.