Ошибки наших звезд[любительский перевод]
Шрифт:
Я думала о слове вынести и всех невыносимых вещах, которые все-таки выносят люди.
— Я сожалею, — сказала я.
Он вытер лицо рукавом. За очками глаза Айзека казались такими большими, что все остальное на его лице будто исчезало, и только его висящие в воздухе бестелесные глаза уставились на меня: один настоящий, другой стеклянный.
— Это неприемлемо, — сказал он мне. — Это совершенно неприемлемо.
— Ну, если говорить начистоту, — сказала я, — она действительно не может вынести этого. Ты тоже, но я хочу сказать, что ей не нужно это выносить. А тебе придется.
— Я все говорил ей «навсегда»,
— Иногда люди не понимают, что за обещания они дают, — сказала я.
Айзек взглянул на меня:
— Да, конечно. Но все равно держат их. Вот что такое любовь. Любовь — это держать обещание несмотря ни на что. Ты разве не веришь в настоящую любовь?
Я не ответила. У меня не было ответа. Но я подумала, что если настоящая любовь действительно существовала, это было достаточно хорошее определение для нее.
— Ну а я верю в настоящую любовь, — сказал Айзек. — И я люблю ее. И она пообещала. Она обещала мне любовь навсегда. — Он поднялся и сделал шаг по направлению ко мне. Я двинулась вперед, подумав, что, может, он хочет обняться или что-то еще, но он просто обернулся вокруг себя, будто забыл, зачем вообще вставал, а затем мы с Августом увидели эту ярость в его лице.
— Айзек, — сказал Гас.
— Что?
— Ты выглядишь немного… Извини за каламбур, друг мой, но есть что-то меня беспокоящее в твоих глазах.
Внезапно Айзек начал колошматить кресло, в котором до этого сидел, и отправил его в сальто по направлению к кровати Гаса.
— Вот оно, — сказал Август. Айзек погнался за креслом и пнул его снова. — Ага, — сказал Август. — Давай. Выбей всю дурь из этого кресла! — Айзек ударил кресло еще раз, пока оно не отпрыгнуло от кровати Гаса, и тут он схватил подушку и начал ударять ею по стене между кроватью и полкой с трофеями над ней.
Август посмотрел на меня, все еще с сигаретой во рту, и наполовину улыбнулся.
— Не могу перестать думать об этой книге.
— Понимаю.
— Он так и не сообщил, что происходит с остальными персонажами?
— Нет, — сказала я ему. Айзек все еще душил стену подушкой. — Он переехал в Амстердам, это дало мне смутную надежду на то, что он пишет продолжение про Голландца с тюльпанами, но он ничего не публиковал. Он никогда не дает интервью. Он не появляется в сети. Я написала ему кучу писем с вопросами о том, что случается с героями, но он так и не ответил, так что… ну да. — Я замолчала, потому что Август, казалось, меня не слушал. Вместо этого он косо поглядывал на Айзека.
— Погоди, — пробормотал он в мою сторону. Он подошел к Айзеку и схватил его за плечи. — Чувак, подушки не ломаются. Попробуй что-то, что можно разбить.
Айзек дотянулся до баскетбольного трофея на полке над кроватью и занес его над головой, будто ожидая разрешения.
— Да, — сказал Август. — Да! — Трофей разбился об пол, рука пластикового баскетболиста отлетела, все еще держа мяч. Айзек топнул по трофею. — Да! — сказал Август. — Давай!
А затем обратился ко мне:
— Я пытался найти способ, как объяснить моему отцу, что я на самом деле вроде как ненавижу баскетбол, и я думаю, что наконец нашел его. — Трофеи летели на пол один за другим, Айзек прыгал на них и кричал, пока Август и я стояли в паре метров от него, свидетели безумства. Бедные покалеченные тела пластиковых баскетболистов усыпали ковер: тут мяч, схваченный бестелесной рукой; там две руки, выходящие из ниоткуда, тянущиеся к кольцу. Айзек продолжал атаковать трофеи, прыгая на них обеими ногами, крича, задыхаясь, потея, пока, в конце концов, он не опустился, обессиленный, на груду зазубренных останков.
Август сделал шаг в его сторону и посмотрел на него.
— Стало лучше? — спросил он.
— Нет, —
— Это фишка боли, — сказал Август, и взглянул на меня. — Она требует, чтобы ее прочувствовали.
Глава пятая
С Августом я не разговаривала около недели. Я звонила ему в Ночь разбитых трофеев, так что по традиции была его очередь звонить. Но он этого не сделал. Я бы не сказала, что теперь я пялилась на свой телефон, зажатый во вспотевшей руке, дни напролет, одетая в мое Особенное желтое платье, и терпеливо ждала, пока мой джентльмен оправдает это звание. Я занималась своими делами: один раз выпила кофе с Кейтлин и ее парнем (симпатичным, но, если честно, не дотягивающим до Августа); ежедневно глотала мою дозу Фаланксифора; трижды посетила занятия в МКК; каждый вечер ужинала с мамой и папой.
Воскресным вечером на ужин была пицца с зеленым перцем и брокколи. Мы сидели вокруг маленького круглого стола на кухне, когда мой телефон начал звонить, но мне нельзя было взять его (никаких-телефонов-за-ужином).
Я немного поела, пока родители обсуждали землетрясение, только что произошедшее на территории Папуа — Новой Гвинеи. Они познакомились в Корпусе мира в Новой Гвинее, так что как только там что-либо происходило, даже что-то ужасное, они внезапно переставали быть крупными оседлыми существами, но снова становились теми, кем были когда-то — молодыми, идеалистичными, самодостаточными и сильными духом людьми. Восхищены они в этот момент были настолько, что даже не смотрели на меня, пока я поела гораздо быстрее, чем обычно, перемещая еду с тарелки в рот со скоростью, которая чуть не заставила меня задохнуться и одновременно начать беспокоиться, что легкие мои снова плавали в наполняющемся бассейне. Я отогнала эту мысль, насколько смогла. У меня ПЭТ [18] была назначена через пару недель, так что я все равно скоро узнаю, если что-то не так. Беспокойство сейчас ничем не поможет.
18
ПЭТ — Позитронно-эмиссионная томография — метод трехмерной диагностики функциональных процессов внутренних органов. Пациенту вводится безопасная доза радиоактивного вещества, и затем фиксируется интенсивность его поглощения в разных участках тела (если обмен изменен или нарушен, тканью накапливается разное количество этого вещества).
И все равно я нервничала. Мне нравилось быть человеком. Я хотела бы оставаться им. Хотя беспокойство — это еще один побочный эффект умирания.
Наконец, я покончила с ужином и спросила: «Могу я выйти из-за стола?». Они едва ли сделали паузу в их беседе о силах и слабостях гвинейской инфраструктуры. Я вытащила телефон из сумочки, лежащей здесь же, на кухне, и проверила последние вызовы. Август Уотерс.
Я вышла через заднюю дверь в сумерки. На глаза мне попались мои качели, и я подумала дойти до них и покачаться, пока я говорю с ним, но они показались мне стоящими очень далеко, учитывая, что ужин утомил меня.
Вместо этого, я легла на траву в уголке внутреннего дворика, посмотрела на Орион, единственное созвездие, которое я смогла найти, и позвонила ему.
— Хейзел Грейс, — сказал он.
— Привет, — сказала я. — Как ты?
— Превосходно, — сказал он. — Я хотел звонить тебе почти каждую минуту, но ждал, пока смогу сформировать логически адекватную идею ин ре [19] Высшего страдания. (Он сказал «ин ре». Он правда это сделал. О, этот парень).
19
In re (лат.) — в реальности, в вещах; зд.: что касается