Осиново
Шрифт:
Михайло в Осинове вырос и, как никто другой, знал тамошние обычаи да суеверия. Но человек он был широкой души. И, в отличие от большинства деревенских, ко всему относился проще. Городских не чурался, в каждом встречном злого не подозревал, хоть и помнил заветы дедовы: осторожность не мешала никогда.
Жизнь его текла чередом размеренным и счастливым. К тридцати восьми годам всё было, что пожелать мог. А жена любимая, Катерина, ещё и третьего ребёнка ждала, к осени разродиться должна была.
Но в один прекрасный летний полдень, такой, как сегодня, появилась она. Женщина из города. Красивая, но красотою не доброй и природной, а искусственной, показной. Колька Василисин её привел. Сказал, что встретил на улице. Та
Стоило Кольке убедиться, что кузнец согласился помочь даме, то мигом убежал он по делам своим. Не понимал Михайло этой суетливости городских. Они словно жить спешили. Оттого и жизнь их так быстро прогорала, будто подожжённая спичка. Дел уйма, а жизни-то и не видать за ними. Вот и женщина та всю дорогу приговаривала, что, мол, спешит ужасно на какую-то деловую встречу и что у неё каждая минута на счету. Мужику невдомёк только было, как можно торопиться-то на таких тонких каблучишках да в узкой юбке до колен: путь, который можно было пройти за десять минут, они преодолевали целых полчаса – всё приходилось из-за неё шаг замедлять да останавливаться.
На поверку оказалось, что помочь её беде Михайло всё же не может. Он и бензобак проверил, и аккумулятор – всё в порядке было, только не заводилась машина, хоть тресни! Признаться, в зарубежных автомобилях кузнец не понимал ничегошеньки. Вот если б то «жигули» были, он бы ещё смог неисправность устранить. Хотя сам предпочитал коня да повозку, по старинке, но техникой интересовался, и друг у него в соседнем посёлке механиком в мастерской был, они вместе шабашили иногда.
Провозился мужик с «мерседесом» битый час: то под капот заглянет, то под колёса, контакты все проверяет, а в чём дело и что этой электронике заграничной не хватает, бог знает! В итоге кузнец лишь руками развёл:
– Ну, видать, тут спец по иномаркам нужон! Не ко мне это.
Женщина губы скривила, языком прицокнула. Знал мужик гримасу эту, прочёл как книгу открытую, что привыкла она проблемы чужими руками быстро решать. Да как бы не так.
– Что же мне делать прикажете? – спросила она устало и закурила вонючую ароматическую сигарету. Михайло поморщился. Вид курящей мамзели не по нраву ему был, хоть и отчитывать новую знакомую кузнец вовсе не собирался. Почесал он в затылке да только и смог предложить ей чаю попить у него дома, а завтра, так и быть, он её к ремонтнику проводит.
– О господи! – чуть не заплакала она. – Завтра? Побыстрее никак нельзя? Завтра утром меня партнёры в городе ждут! Понимаете? Они ведь не подпишут контракт, если я не приеду! Это всё равно, что вам урожай перед градом не собрать. Пройдёт стихия – и побьёт всё до последнего фрукта!
Михайло вздохнул. Суета людей никогда ещё до добра не доводила – этот урок он на всю жизнь усвоил. Спешка – ужасный компаньон в любом деле. Она превращает человека в забитое, нервное существо, терзаемое чувством вины и страха перед другими. Он боится не успеть, а значит, совершит гораздо больше ошибок, чем мог бы, если бы взглянул на свою проблему трезвым, спокойным взглядом. Сегодня был нехороший день. Кузнец знал это, ещё когда увидал, как безумица Пелагея с утра зайцем по деревне скакала и проклятья всем раздавала с масляной, расплывающейся улыбкой, а потом и вовсе на болота ушла.
Не стоило сегодня судьбу испытывать даже днём. А уж на ночь глядя и подавно. Сейчас, пока они до села доберутся, пока мастера возьмут и обратно приедут с тягачом, как раз стемнеет,
Мол, и ведьм он настоящих за колдовством наблюдал, и домового за печкой – не раз, а однажды, в детстве, престранного человека встретил, и встреча эта чуть не стоила Максиму жизни. Был он годов осьми от роду. Второй сын в семье из пяти детей. Самостоятельный был уже. Пошёл в лес по ягоды. День ясный, тропка прямая. Далеко уходить мальчик не думал даже, ежевики и тут вдосталь было. Быстро он лукошко наполнил и теперь крутился вокруг кустов – объедал кисло-терпкие ягоды, синим соком растекавшиеся по зубам. Не сразу заметил, как сзади к нему старичок какой-то подошёл. С лица был человек как человек – ничего особенного. Бородатый, седой, волосы пышные, курчавые, как у молодого. Но одет был тепло – не по-летнему даже для вечно мерзнущих стариков. В тулуп да валенки.
– Здравствуй, мальчик, – поздоровался старик. – Хороша нонче ягода?
Ребёнок счастливо заулыбался, и его синюшная от ежевики улыбка ответила сама за себя:
– Хороша!
Старик покряхтел, обошёл куст с другой стороны, а Максим возьми да и спроси его:
– А чего это вы, дедушка, в тулуп вырядились? – усмехнулся он. – Али время года забыли? Чай, лето на дворе! Не жарко вам?
Посмотрел на него дед хмуро, не понравились ему насмешки детские.
– Жарко, сынок. Тяжко, сынок, – проговорил он. – Походи в моей шкуре и ты! – а затем тулуп снял с себя и тут же на Максимку опешившего сверху и накинул. И так вдруг тяжело мальчику стало – ни вздохнуть, ни крикнуть. Неподъёмной оказалась одёжа стариковская, будто каменная. А дед молча развернулся и мимо прошёл. Как ни кликал его мальчик, как ни молил прощения, ответа не последовало. Ушёл старик, будто и след его простыл.
Не смог тогда ребёнок с земли подняться – так и остался сидеть под тулупом аки под палаткою. Только плакал тоненько и людей звал. Но всё без толку: слышал он, как вокруг они ходят, его кликают, да не видал ни единой души, и не слышали они слёз его горючих, словно оглохли разом все. Просидел он так, под тулупом этим, три дня. Совсем от голода ослабел и уже почти не всхлипывал от безысходности, а тулуп всё тяжелее становился, всё ниже опускался, заставляя Максима припадать к земле совсем низко, как под каменными сводами пещеры. Думал он уже, всё, смерть свою здесь встретит. Но вдруг послышались шаги, и на полянку из лесу выбежала матушка. В тот же миг мальчик лёгкость почувствовал небывалую: исчез тулуп проклятый, как сквозь землю провалился. И мать сразу заметила его, вскрикнула от радости, к груди прижала и всё повторяла: «Спасибо, Захар, спасибо! Век буду благодарна!»
Захар был из местных колдунов старых, всё знал, всё умел. Но помогать брался лишь тем, кому сам хотел. И только задорого. Не что-нибудь – корову мог за свои услуги попросить, да не себе в хозяйство, которым он не занимался: все дары он где-то в лесу прятал, да так, что никто потом их и не видал никогда. Корова раньше первой кормилицей в семье была, тяжко было расставаться с нею, зная, что никому она больше добрую службу не сослужит, так на болотах и сгинет, скотина несчастная. Но те, кто был вынужден у Захара совета просить, не торговались. Когда вопрос касается жизни близкого, продешевить нельзя. Иначе по оплате будет и находка – так колдун утверждал. И все осиновцы знали: не врёт. Потому что уже бывали случаи, когда хитрая родня потерявшегося на болотах приносила меньше, чем просил колдун. Тогда старый чёрт даже двери им не открывал, а только через глазок отвечал, куда идти надобно, и советовал сразу тризну заказывать. Находили после этого они своих близких всегда мёртвыми.