Осип Мандельштам и его солагерники

Нерлер Павел

Точка над i: «список Домбровского»

Собственно говоря, задача «разоблачить» шутника-мистификатора не стоит. Это сделал сам автор, вернее, его вдова, Клара, выпустившая в 1997 году — по автографам и черновикам, сохранившимся в архиве, — сборник его стихов «Меня убить хотели эти суки». На страницах 31–32 расположились и «мандельштамовские» стихи [521] .

Иными словами, формальная точка над i в вопросе о мандельштамовском dubia уже поставлена — как если бы мы уже заглянули в конец задачника на страничку с правильными решениями.

521

Домбровский Ю. Меня убить хотели эти суки… / Сост. К. Домбровская. М.: Возвращение, 1997. С. 31–32. См. в Сети: http://coollib.com/b/249194/read.

Следует признать: стихотворение Домбровского очень талантливо, и оно действительно могло бы сойти за стилизацию Мандельштама периода «Tristia». Но, если бы Домбровский и впрямь встретил бы в ГУЛАГе Мандельштама, то перед ним стоял бы автор не «Tristia»,

а «Стихов о неизвестном солдате»!

Интересно, что о своей попытке мистификации Клара и не подозревала, — узнав об этом только сейчас, летом 2014 года, от меня. Но своеобразный след от этой попытки в книге все же остался — это указанное Домбровским место и время их написания: «Владивостокская пересылка, Вторая речка. Осень 1940 г.»

Дата эта заведомо неточна: сам Домбровский был на пересылке в 1939 году [522] , а в 1940 году он был уже на Колыме, о чем и сам написал на списке Чухонцева.

Аберрация памяти или озорной отблеск мистификации, хотя бы в дате?

Трио для текстолога: очная ставка деталей

Остается, пожалуй, лишь один вопрос — о правильном тексте этого бывшего dubia.

Ведь у нас в распоряжении три источника — «список Чухонцева», «список Поболя-Товмасяна» и печатный.

522

В 1940 г. она уже передавалась Тихоокеанскому флоту.

Приведем еще раз текст, но по списку Чухонцева, отмечая его отличия от двух других:

О, для чего ты погибала, Троя, И выдуман был Одиссеем конь? [523] Каких изменников, каких героев Испепелял [524] бенгальский твой огонь? [525] Зачем не откупилась ты [526] от тлена В свечении [527] своих бессмертных риз, Похожая на молнию Елена, И был забыт лысеющий Парис? [528] А может быть, влюбленные для вида, Они милуются [529] , обнажены, Лишь на картине юного Давида [530] Две декорации с одной стены? И юноша, исполненный отваги, Лишь в те минуты юн и именит, Когда в устах ослепшего бродяги Его шальная молодость звенит. Истлело [531] всё: и рыцари, и боги [532] , Истёртые в один летучий прах. [533] Пустынный вихорь ходит по дороге И чью-то пыль вздувает [534] в лопухах. Гудит, гудит, расходится кругами, Вновь возвращается на прежний путь, И, словно пыль [535] , скрипит под сапогами Мозг Одиссея и Елены грудь. Но [536] , сброшенная [537] волей бутафора На землю, где убийство — ремесло, Чудовищное яблоко раздора За эти тыщелетья [538] проросло. И вот опять похищена Елена, Да только чья Елена — не поймешь… [539] Опять взывает [540] хриплая сирена Созревшую к убою молодежь. Уступленная недругу без боя, И брошенная, как троянский [541] конь, Европа бедная, покинутая Троя, Ты погибаешь, на коленях стоя, Не испытав железо и огонь [542] .

523

В списке Поболя: точка.

524

В списке Поболя: «испепелил».

525

В книге: восклицательный знак.

526

В книге: «откупилася».

527

В

книге: «Свечением».

528

В книге: точка.

529

В списке Поболя: «Целуются они».

530

В книге: тире.

531

В списке Поболя: «Исчезло».

532

В книге: «Боги».

533

В книге: многоточие.

534

В списке Поболя: «Сухую пыль вздувая».

535

В списке Поболя нет запятых.

536

В списке Поболя нет запятой.

537

В списке Поболя — правильно: «сброшенное» («сброшенная» — ошибка слуха при диктовке).

538

В списке Поболя: «три тысячелетья». В книге: «тысячелетья» (заведомо ошибочный вариант).

539

В книге: многоточие.

540

В списке Поболя и книге: «сзывает».

541

В списке Поболя: «Троянский» (с большой буквы).

542

В списке Поболя: «на огонь». А у самого Товмасяна еще один вариант: «железа на огонь»!

Текст «списка Чухонцева» производит наиболее целостное и систематичное, а потому и наиболее удачное — впечатление (хотя серьезных отличий от «списка Поболя» немного, а в одном случае — где «три тысячелетья» — «список Поболя» и органичнее).

Авторитетность книжной версии серьезно понижена выпадающей из метра заключительной строкой 7-го катрена («За тысячелетья проросло»).

Неудачей книжной публикации является ее графика. Не знаю, насколько это оправдано источником, но ничто в структуре стихотворения не говорит за то, что его надо печатать не девятью катренами, а четырьмя сдвоенными катренами с одиноким девятым катреном в конце.

P. S. Три птицы мистификации:

«плагиат щегла», «тетерев на току» и «троянская утка»

Надо сказать, что Осип Эмильевич стал невольным «участником» даже не просто трех мистификаций, а трех типов мистификаций.

Первый тип — это Лидия Густавовна Суок-Багрицкая: банальное воровство чужого щегла из клетки у репрессированного и погибшего в ГУЛАГе бесправного старика во славу родимой кровиночки — талантливого мальчишки, погибшего на войне! Мандельштама же все равно не печатают — не пропадать же добру. И даже если среди бумаг сына был неподписанный автограф или список даже Севиной рукой, — выпадение этого стихотворения из прочих сыновних текстов не могло не бросаться в глаза!

Второй — это литературный маньяк Сергей Рудаков: самовлюбленный тетерев на току, Ромео, до беспамятства и безрассудства влюбленный в… Ромео!

И, наконец, тип третий — это как раз Юрий Домбровский, чей психологический мотив, восприми мы его всерьез, был бы особо дерзновенным и самонадеянным: ничего «не брать» у Мандельштама, а как бы отдать ему самому — своего рода принцип горделивой «кукушки»!

Но в таком случае мир — а уж Н. Я. и подавно — наверняка знали бы об этом апокрифе, об этой «колымской Трое» Мандельштама, и узнали бы гораздо раньше, чем об этом поведал Чухонцев. Ведь Н. Я. и «поэт Д.» были достаточно рано (не позднее осени 1965 года) и напрямую знакомы.

Нет, все было куда проще: один поэт выпил, разволновался и, мешая «домашнюю заготовку» (Мандельштам аж на Колыме!) с импровизацией, попытался разыграть другого, и даже, наверное, думал, что разыграл. Но ни один не побежал патентовать ни свои шальные утверждения, ни тем более свои законные сомнения.

Так что если выбирать из мира птиц, то это все же не «кукушка», а троянская «утка». Тяжело взмахнув крыльями, натужно оторвавшись от воды, но не сделав и круга, она почти сразу же села обратно.

СЛЕДОПЫТЫ

Надежда Мандельштам, Моисей Лесман и другие

Надежда Мандельштам

Самым первым — во всех смыслах этого слова — «историческим следопытом» была сама Надежда Яковлевна, представившая свои результаты в двух заключительных главах «Воспоминаний» — «Дата смерти» и «Еще один рассказ».

Она пишет о десятке свидетелей, которых она лично расспрашивала о последних месяцах жизни О. М. Ее собственная кочевая жизнь мало способствовала методическому поиску и расспросам, но тем не менее можно отметить, что как минимум четверо — Казарновский, Меркулов, Хазин и «физик Л.» — оставили свой след в ее тексте. Еще трое — писатель Д. (Домбровский), поэт Р. (личность не установлена, но В. Марков говорил мне, что близок к решению этой загадки) и неназванный (?) Шаламов — свидетели пусть не о Мандельштаме, но о лагерях. Никак не обозначены у нее Филипп Гопп (он, правда, ничего и не рассказал) и Иван Милютин, чей текст, возможно, попал к ней уже после отправки рукописи «Воспоминаний» на Запад. Но не охвачен ею и Злобинский!

В ее усилиях следопыта просматривается несколько этапов.

Первый — это ташкентский, когда сама судьба свела Н. Я. с первым из встреченных ею посланцев с того света — с Казарновским.

Второй — ульяновский, когда ее мучил своими «новостями» об О. Э. нравственный садист-особист Тюфяков.

Третий — московско-чебоксарский — связанный с хрущевскими разоблачениями и началом всесоюзного процесса реабилитации безвинно репрессированных лиц. В записях Н. Я. находим след этого процесса: