Осиротевшее царство
Шрифт:
— В кого, в кого?
— В графиню Шереметеву [8] .
— Неужели Наталью Борисовну полюбил? Да как это тебя угораздило?.. Графиня Наталья Борисовна не по тебе…
— Знаю, Лёвушка, знаю! Не стою я её. Она святая, а я… Ну что я против неё?.. Бесшабашный гуляка.
— Да расскажи, Иванушка, как это случилось?
— Увидал я графиню Наталью, и она душу мою озарила. Видал ты, Лёвушка, когда-нибудь Наталью Борисовну?
— Раз только видел.
— Ну, ну, что? Какой она тебе показалась?
8
Шереметева
— Только и могу сказать тебе, Иванушка: красота графини Натальи Борисовны какая-то особая, не человеческая.
— Именно, именно… Сам я, Лёвушка, сознаю, что любить такую девушку мне не след. Она выше любви, я… я не смею любить графиню Наталью и всё же люблю её.
— Посватайся.
— Что ты, что ты! Какой я жених? Да графиня за меня и не пойдёт. Ей все мои художества известны, и смотрит она на меня как на бесшабашного пропойцу и кутилу.
— Что же ты намерен делать? — спросил Храпунов.
— Пить, гулять — может, в разгульной жизни я позабуду свою любовь и в пьянстве найду себе утеху, — с тяжёлым вздохом ответил товарищу князь Иван.
— Эх, сердечный мой! Жаль мне тебя, а помочь тебе мне нечем.
— И не надо, Лёвушка, предоставь меня моей судьбе. А есть у меня предчувствие, что судьба до добра меня не доведёт.
— Полно, Иванушка, не пеняй на судьбу. Она тебя балует, и счастье улыбнётся тебе.
— Эх, Лёвушка, счастье моё непрочно. Есть у меня приятели, а больше того недругов, и сила на их стороне. Ну да и то молвить, не боюсь я их, не боюсь. Я всей душой люблю государя и до гроба — его слуга верный и преданный. Как ни силён, как ни могуществен светлейший князь Меншиков, забрать в руки царственного отрока я не дам! — твёрдым голосом проговорил Иван Долгоруков.
— Тише, Иванушка, тише! — испуганно промолвил его собеседник. — За нами следят!
— Кто, кто?
Долгоруков быстро обернулся и увидал какого-то закутанного в плащ человека в нахлобученной треуголке, закрывавшей половину его лица.
— Видишь? — тихо спросил у Долгорукова Храпунов.
— Вижу… кто это?
— Секретарь Меншикова, Зюзин; я узнал его. Беда, если он подслушал наш разговор!
— А это я сейчас узнаю! — И Долгоруков направился к столу, за которым сидел личный секретарь Меншикова, Зюзин, душой и телом преданный ему. — Послушайте, вы, господин фискал, за благо даю вам совет — пересядьте за другой стол, не то быть тебе битому, — громко и угрожающим тоном промолвил ему молодой князь.
— Кто дал тебе право, господин офицер, наносить мне оскорбление? — тихо спросил Зюзин, меняясь в лице.
— В моих словах оскорбления не видно, а что я назвал тебя фискалом, так эту кличку ты вполне заслужил…
— Ты, ты, князь, ответишь за меня.
— Может быть. А чтобы уж заодно отвечать, я кстати поколочу тебя… Вон, крапивное семя! — грозно крикнул на Зюзина князь Иван, замахиваясь на него.
Личный секретарь Меншикова почёл за благо ретироваться при громком хохоте всех находившихся в таверне.
Это происшествие с Зюзиным не прошло даром ни для князя Ивана Долгорукова, ни для его приятеля Храпунова. Гнев Меншикова
Император-отрок так привязался к Ивану Долгорукову, что не хотел разлучаться с ним и требовал, чтобы тот всегда находился при нём. Это исполнялось, князь Иван приобрёл огромное влияние на государя, и могущественный Меншиков был ему теперь нисколько не страшен.
Пётр всё более и более стал охладевать к своему первейшему министру и регенту, вследствие чего могущество Меншикова пошатнулось. В державном отроке Петре II стал просвечивать нрав его великого деда: он требовал беспрекословного исполнения своих приказаний, не любил никаких возражений.
Петру не нравилось пребывание в доме Меншикова, и он с нетерпением ждал того дня, когда ему можно будет выехать в летнюю резиденцию, то есть в Петергоф, где для него отделывали дворец.
К своей невесте Пётр тоже не благоволил и не старался скрывать это. Он по целым неделям не видался со своей невестой и всячески избегал встреч с нею.
Княжна Мария и прежде мало верила, что государь женится на ней, а теперь ещё более сомневалась в этом, видя, что отношения между её честолюбивым отцом и державным женихом обострились.
— Матушка, никогда, никогда мне не быть женою государя! — сказала она однажды матери. — Он смотреть на меня не хочет, избегает даже встречаться со мною.
— Вижу, милая, сама сознаю, — с глубоким вздохом ответила Дарья Михайловна. — Знать, все затеи нашего Данилыча окончатся ничем!
— А я нисколько не сожалею об этом. Ну какая я царица?.. Ведь во мне царственного ничего нет. Я плачусь только на свою судьбу злосчастную, которая разлучила меня с милым сердцу… Был у меня жених, граф Сапега — его отняли у меня. Полюбила я князя Фёдора Долгорукова, думала найти с ним счастье в супружестве — и с ним меня разлучили. И всё отец… все мои несчастья через него! — со слезами проговорила княжна Мария. — И зачем он счастье моё разбивает, зачем? Пойми, матушка, ведь моё положение ужасно! Меня отец навязывает государю, который не только меня не любит, но даже смотреть не хочет. И делает это отец не из-за любви ко мне, нет, а лишь для своего тщеславия, для своего большего могущества. Император — зять… есть чем похвалиться!
— Ох, Машенька, милая! И сама я знаю, сама всё вижу, но что же я поделаю с Данилычем? Моих слов он и слушать не хочет. Ослеп он, не видит, что около него грозная туча собирается… Врагами он окружён со всех сторон, сам гибнет и других в погибель тянет. Вас, деток сердечных, мне жалко. За что вы, неповинные, терпеть будете? — утирая слёзы, промолвила княгиня Дарья Михайловна.
— Матушка, я хочу повидаться с государем, хочу выяснить своё положение.
— Это хорошо. Тебе даже необходимо откровенно переговорить с ним. Теперь государь дома; вот бы тебе, Машенька, сейчас к нему пойти?