Осколки чести
Шрифт:
— Правда? Меня комиссовали, потом.
— Да? А что на вас за форма?
— Ливрея графа Форкосигана, мэм. Он взял меня в свою личную охрану.
— Я уверена, что вы будете хорошо служить ему. Могу я увидеть адмирала Форкосигана?
— Он за домом, мэм. В той стороне.
И он побрел дальше, видимо, совершая обход территории.
Корделия двинулась вокруг дома, взметая подол непривычно длинной юбки. Темный цветочный узор ее нового наряда радовал глаз. Она купила это платье вчера в Форбарр-Султане, отчасти ради забавы, но в основном из-за того, что ее бежевая экспедиционная форма с бетанскими знаками отличия привлекала слишком много внимания.
Чуть выше по склону холма начинался сад, окруженный низкой стеной из серого камня. Нет, не сад, поняла она, подойдя ближе, а кладбище. Там, стоя на коленях на голой земле, трудился старик в потрепанной рабочей одежде, высаживающий с лотка цветочную рассаду. Когда Корделия прошла в узкую калитку, старик поднял голову, и она безошибочно узнала его. Он был чуть выше своего сына, мышцы его от возраста истончились и вытянулись, но черты лица были те же.
— Генерал граф Форкосиган, сэр? — Она машинально козырнула ему и только потом сообразила, насколько странно это должно выглядеть при ее наряде. Он с трудом поднялся на ноги. — Я кап… я Корделия Нейсмит. Друг Эйрела. Не знаю, рассказывал ли он вам обо мне. Он здесь?
— Добрый день, мадам. — Но выпрямился почти по стойке «смирно» и поприветствовал ее до боли знакомым коротким кивком. — Он мало что говорил о вас, и я никак не думал, что буду иметь честь встретиться с вами. — Он с трудом улыбнулся, словно отвечавшие за это движение мускулы заржавели от долгой неподвижности. — Вы даже не представляете, как я рад, что ошибся. — Он указал через плечо на вершину холма. — Там наверху есть беседка с видом на озеро. Он… э-э, проводит большую часть времени там.
— Понятно. — Она разглядела тропинку, вившуюся мимо кладбища и дальше вверх по склону. — Хм. Не знаю, как лучше выразиться… он трезв?
Он глянул на солнце и поджал морщинистые губы.
— К этому часу, вероятно, уже нет. Первое время, вернувшись домой, он пил только после обеда, но постепенно стал начинать все раньше. Меня это ужасно беспокоит, но я ничего не могу поделать. Хотя если его язва снова начнет кровоточить, я могу… — Он запнулся и напряженно всмотрелся в ее лицо, пытаясь прочесть на нем подтверждение своим смутным предположениям. — По-моему, он принял эскобарское поражение слишком близко к сердцу. Его отставка была совершенно необязательной.
Корделия догадалась, что старый граф не был посвящен императором в некоторые аспекты эскобарской кампании. «Это не провал надломил его дух, а успех», — подумала она. Вслух же она сказала:
— Верность императору является для него делом чести, я знаю. — «Возможно, последним бастионом этой самой чести, а ваш император сравнял его с землей ради достижения своей грандиозной цели…»
— Почему бы вам не подняться к нему, — предложил старик. — Хотя… должен вас предупредить, сегодня у него не слишком хороший день.
— Я понимаю. Спасибо.
Он провожал ее взглядом, когда она вышла за ограду и стала подниматься по извилистой тропинке, затененной листвой деревьев. В основном это были завезенные с Земли деревья, но среди них попадались и другие разновидности — видимо, местного происхождения. Особенно впечатляла живая изгородь, заросли которой были опушены цветами (по крайней мере, она предположила, что это цветы — Дюбауэр знал бы точно), напоминающими розовые страусовые перья.
Беседка оказалась строением из потемневшего от непогоды дерева в слегка восточном стиле. Отсюда
Он приоткрыл глаза и потянулся за хрустальным бокалом с янтарной жидкостью, затем вроде бы передумал и взял вместо него белую бутылку. Рядом с ней стояла небольшая мерная стопка, но он пренебрег ею, сделав глоток белой жидкости прямо из горлышка. Издевательски ухмыльнувшись бутылке, он сменил ее на хрустальную стопку. Отхлебнул, подержал напиток во рту, наконец проглотил и еще глубже погрузился в кресло.
— Жидкий завтрак? — поинтересовалась Корделия. — Так же вкусно, как овсянка с сырным соусом?
Его глаза распахнулись.
— Ты, — хрипло проговорил он спустя мгновение, — не галлюцинация. — Он попытался встать, но потом, видимо, передумал и снова упал в кресло, оцепенев от смущения. — Я не хотел, чтобы ты видела…
Корделия поднялась по ступеням в тень беседки, пододвинула один из шезлонгов к его креслу и уселась. «Черт, — подумала она, — я смутила его, застигнув в этаком виде. Как успокоить его? Со мной он будет всегда чувствовать себя непринужденно…»
— Я пыталась позвонить тебе, когда прилетела вчера, но так и не смогла тебя застать. Должно быть, это исключительное пойло, раз ты ждешь от него галлюцинаций. Налей мне тоже, пожалуйста.
— Думаю, тебе больше понравится другое. — Он налил ей из второго графина. Вид у него по-прежнему был несколько ошалевший. Движимая любопытством, она попробовала содержимое его рюмки.
— Фу! Это не вино.
— Бренди.
— В такой ранний час?
— Если я начинаю сразу после завтрака, — пояснил он, — то к обеду обычно уже достигаю бессознательного состояния.
А до обеда уже недалеко, подумала она. Его речь сперва ввела ее в заблуждение: Форкосиган говорил совершенно ясно, лишь чуть медленнее и нерешительнее обычного.
— Наверное, должна существовать и менее ядовитая общая анестезия. — Золотистое вино оказалось превосходным, хотя несколько суховатым на ее вкус. — Ты каждый день этим занимаешься?
— Боже, нет. — Он поежился. — Самое большее — два-три раза в неделю. Один день пью, другой — маюсь похмельем. Похмелье не хуже опьянения отвлекает от тягостных мыслей… А еще частенько мотаюсь по поручениям отца. За последние пять лет он здорово сдал.
Он постепенно приходил в себя, когда первоначальный страх показаться ей отвратительным начал отступать. Он выпрямился в кресле, знакомым жестом потер лицо, словно пытаясь стереть оцепенение, и попытался завести непринужденный разговор: