Осколки льда
Шрифт:
Цифровая эпоха, словно мотылёк, бьётся о стекло и кирпичные стены, но не нашла лазейку. Человек догнивает на погосте, а душа переродилась пыльной папкой в архиве. Вся жизнь в десяти-пятнадцати страницах эпикриза. Абзацы – ушедшие в пустоту годы, чернила – горечь и боль пациентов, демоны души. Жирная точка в конце вместо могильного креста. Сырой подвал архива стал братской могилой неприкаянных душ.
Врачи изображают работу, убеждая больных в том, что они больны. Ежедневный обход проводится еженедельно и напоминает снисхождение богов с Олимпа. «В аду всё спокойно»: любят шутить они между собой,
Пациент палаты номер шесть – особенный «гость». Доктора, стервятники, вцепились в полумертвую жертву, стремясь выковырять кусочек пожирнее. От лошадиных доз психотропов и скорой потери личности парня спас незавершенный следственный процесс. Происходящее за дверями «пыточной», куда отвозят больного на допрос, тайна для непосвящённых.
Любопытство сильнее страха, подогреваемого сплетнями и байками. Я осторожно подглядывала за узником сквозь окошко.
Я была принцессой, он драконом. Но вопреки сказкам монстра заточили в башне, а Рапунцель бродит кругами, не в силах штурмовать исполинские стены. Я видела в бездонно-карих глазах тоску и страдание. Ощущала аншлаг эмоций, разрывающих изнутри. Сканировала душу: там нет зла. К чёрту слухи, его подставили!
В большом зале лояльным пациентам разрешают неазартные игры: монополию, шахматы, лото. Имеется потертая скрипка, глина, пластилин и краски. Удивительно видеть, как жестокие люди познают искусство, самовыражаются. Выходит коряво, но на десяток любителей найдётся профессионал, подаривший гениальную симфонию души доселе глухим кирпичным стенам. Хор душевнобольных может растопить даже ледяное сердце.
Пациенту палаты номер шесть изолятор, клочок пространства три на три, заменяет и дом, и мастерскую. С согласия главврача больной дважды в неделю пишет портреты простым карандашом. Озлобленный лишней работой санитар служит гарантом: безумец не пробьёт себе сонную артерию, покончив со зверской пыткой, которую фашисты в белых халатах нарекли терапией.
В руках художника бесцветные проекции лица оживают. Девушка с холста улыбается, грустит, мечтает. Временами заходится громким смехом, а в следующую секунду изображает задумчивость. Красивая, не то, что я.
Больной хранит произведения в камере, пестуя стопочку холстов, как дитя. Убираясь в палате, я любила взять портрет из стопки наугад, насладиться, помечтать, как смотрелась бы я.
Однажды, отчаявшись, я решилась украсть один на память. Я пронесу его сквозь ворота и время. Сложив лист вчетверо, на обратной стороне я заметила выведенные каллиграфическим почерком строчки.
И тот, кто грешен безвозвратно,
И тот, кто виноват сто раз
Один короткий мост «обратно»
Пока горит, найдет и шанс.
Он видел злобу и смятенье,
Когда хотелось жить ей снова,
Навстречу мнимому спасенью
Бежала вниз как от чумой больного.
Но иногда сомненья гложут
Не разобрать где правда,
Кто смог остыть, тот загореться снова сможет.
Но потерявшего надежду, уже ты не вернёшь.
Пусть не молитва, но ответ поросшей золотой ржавчиной церкви. От подступивших слез пошатнулась, ногой задела стопку. Листы рассыпались. Бесполезная! Я заревела, пытаясь сложить их в том же порядке.
Внимание привлекла зеленая тетрадь. Выудила, повертела в руках. Непропорциональные буквы плывут по волнам корявых строчек. Странички детского дневника пожелтели от времени. Пометки свежие, трясущаяся кисть зашифровала сочинение под кардиограмму. С остервенением перерыла заново. Нашлась вторая тетрадь толще, затем третья. Истерика испарилась, осталось любопытство.
За дверью послышалась тяжелая поступь конвоя. Секунды времени отделяли от наказания, и я потратила их на то, чтобы спрятать хроники жизни.
Пациент знал, что я видела дневники. Прочитал в глазах. Как ребёнок, протянул любимую игрушку, доверил свою тайну. Игла вошла в вену, безумный взгляд прояснился. Бескровные губы шептали: «забери их, сохрани». Умолял, а я осталась глуха.
– Что он там бормочет? – вмешался санитар, нарушив незримую связь.
– Молитву.
– Пусть молится, мразь. Иисус ему больше не помощник. Хах.
Глеб нашёл дневники спустя минуту, как я ушла. Похвалялся, читал вслух под дикий ржач тупорылых дружков.
Я настигла урода в котельной. Санитар рвал тетради, бросая листы в огонь колонки. Ждать помощи неоткуда. Я обезумела. Замахивалась багром, царапалась, кусалась. Глеб шипел проклятиями, клялся, что я пожалею, но отступил. Скрылся зализать раны.
Тушила слезами, кочергой сгребала полуобгоревшие страницы. Спрятала под блузку, вынесла за забор. Каждый листочек – маленькая жизнь. Её нельзя просто сжечь, тупая ты тварь!
Вечерами, укрывшись пледом, я листала хроники в свете настольной лампы, словно кадры диафильма. Изучала больного изнутри. Мучали сотни вопросов, но главные лишили сна. Кто ОНА, колдунья, пленившая его разум? Почему так жестока, что бросила любимого подыхать в темнице? Больше половины воспоминаний теперь пепел, хронология нарушена, но история, выпестованная больным мальчиком, переживёт нас. Новелла вместила любовную сагу, триллер, драму и детектив.
Пазл не складывался. Детали мелкие, множество клонов. Картину рушат недостающие элементы. Мне выпал шанс заполнить пробелы шпатлевкой и свободными мазками дорисовать недостающие детали. Вслед за человеком пережить календарь заново, осмыслить и найти, где ошибся. Квест по мотивам чужой судьбы.
Среди ночи, как одержимая я горбатилась за стареньким гудящим компьютером, переносила скомканные строчки в Word. Погружалась в чужой для меня мир. Ревновала. Глупо, но вспомните свои семнадцать, и то, что творится в душе девушки, не имеющей шансов в дуэли за сердце любимого. Счастливица с портретов далеко, а я всегда буду рядом.
Я боялась, что кто-то узнает мою тайну. Увидит краснеющие щёки, томные взгляды. Проклянут все: коллеги, подруги, мать. Оплюёт общественность. Раздавит закон. Как объяснить про чувства тем, чьё сердце отшлифовано наждачкой?