Осколки нефрита
Шрифт:
Ройс сидел, ссутулившись на грязной обочине, обхватив руками подтянутые к груди колени. Он старался не дрожать от страха и пытался уложить в голове то, что произошло на его глазах, однако у него это плохо получалось. Он перепугался до полусмерти и чувствовал себя беспомощным мальчишкой. Чарли умер бог весть за что, и Ройс понимал, что ему самому очень повезет, если удастся дожить до вечера. А все из-за Райли Стина.
Стин явно не имел никакой власти над чакмоолем, а значит, пора менять хозяина. Если Ройса не убьют на месте, хорошо бы услужить чем-нибудь чакмоолю — пока чудище не получит то, что хочет, и
Чакмооль подошел к Ройсу и уставился на него желтыми кошачьими глазами.
— Мне пришлось это сделать из-за тебя.
— Из-за меня? Что сделать?
Чакмооль показал на воду.
— Вот это. Сделать чанека, — ответил чакмооль. — Потому что ты не убил Прескотта. Где девчонка?
Ройс слегка оскорбился. Подумаешь, колдун, да наплевать, будут тут еще всякие черномазые разговаривать с ним таким тоном! Однако на сей раз Ройс проглотил свою гордость и наклонился, чтобы смахнуть солому с девчонки.
Увидев ее, он вытаращил глаза и шумно сглотнул. Жива-то она жива, но все лицо покрыто коростой, словно кто-то часами тщательно отковыривал кожу по кусочкам. Ройс в страхе перевел взгляд на чакмооля и открыл было рот, собираясь заявить, что это не он, что, когда он положил ее в фургон, с ней все было в порядке, но тут же захлопнул челюсть: чакмооль улыбался.
При виде страшилища девчонка снова стала вырываться, и Ройс вздрогнул: чакмооль точно так же улыбался, глядя на Чарли.
— Ну вот, ничего с ней не сделалось, — обиженно заявил Ройс.
Чакмооль не обратил на него внимания.
— Нанауацин, йолтеотль, — сказал он — точнее, промурлыкал. — Приходит твое время, крошка. Ты уже чувствуешь?
Твой отец тоже чувствует. Его время тоже пришло. — Чакмооль обернулся к Ройсу: — Ее отец, Прескотт. Забудь о нем. Чанек им займется. Отвези Нанауацина к Широкой Шляпе, к Стину, и я встречу вас там. Теперь это твоя единственная задача.
— А может, ты ее прямо сейчас заберешь? — спросил Ройс. — На кой черт она мне сдалась?!
— На нас будут слишком сильно глазеть, если мы поедем вместе. Слишком долго придется задерживаться, слишком много объяснять. Она поедет с тобой. Ври что хочешь, но не выпускай ее из виду.
Чакмооль уставился прямо в глаза Ройсу. Его вертикальные зрачки сузились в черные линии на золотистых радужках.
— От этого зависит гораздо больше, чем твоя жизнь.
— Ладно, понятно. — Ройс снова сглотнул. В горле пересохло, голос сделался как у старика. — Но мы по крайней мере можем сесть на пароход, чтобы доехать до Питсбурга?
— Поезжайте быстро. Остальное не важно.
Плеск воды отвлек внимание чакмооля. Он отвернулся, и Ройс посмотрел через его плечо. То, что он увидел, заставило его перекреститься — впервые с тех пор, как он покинул Ирландию девятилетним мальчишкой.
— Пресвятая Богородица, помилуй нас! — прошептал он.
Из ледяной воды вылезло существо, невероятно похожее на Чарли. Ройс все еще различал знакомые черты лица, да и размеры совпадали. Но этот Чарли выглядел так, словно вышел из материнской утробы уже взрослым: огромная лысая голова, гладкие толстые щечки, надутые губы младенца. Обнаженный и совершенно безволосый, он стоял на берегу, держа в руке накидку чакмооля, как малыши держат любимое одеяльце.
— Где голова? — завопил он, и Ройс похолодел: эта тварь говорила голосом Чарли.
Словно ребенок, закатывающий истерику, чанек потряс курицей перед чакмоолем и затопал пухленькими ножками.
— Мозгов нет! Нет мозгов! — завыл он, и перья на накидке зашевелились от звука его голоса. — Голова где, я спрашиваю?
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Для этого песня
поднимается вместе с плачем.
Мертвые пускают корни в небесах
и музыка застревает в моем горле,
Когда я вижу их, потерянных в городе теней.
И этот малыш, этот кроха,
Еще совсем птенец, еще совсем малютка,
и ничего не разумеет,
Как нефрит, как бирюза, он отправится на
небо, в Дом Солнца; нефрит без изъяна, гладкая и сияющая бирюза —
это сердце, которое он пожертвует солнцу.
Токскатль, 10-Орел — 16 марта 1843 г.
Усатый владелец мануфактурной лавки и глазом не моргнул, увидев Арчи, одетого только в промокшее нижнее белье и завернутого в лошадиную попону. Арчи спросил дорожный костюм и показал пригоршню полученных от Барнума денег. Хозяин лавки стал сама любезность.
— Кажется, вы уже успели попутешествовать, — заметил он и, воздержавшись от дальнейших замечаний, молча провел Арчи в глубину лавки и вынес охапки рубашек и брюк.
Помимо одежды, Арчи приобрел еще и ножны для ножа Хелен.
— Первый раз вижу, чтобы покупали ножны для кухонного ножа, — покачал головой продавец. — Вы уверены, что не хотите взять добрый охотничий нож из стали?
— Можете считать меня суеверным, — иронически ухмыльнулся Арчи, — но без этого ножа меня бы здесь не было.
В обновках с головы до ног — новая шляпа, новое пальто и хорошие ботинки вместо развалившихся старых — Арчи направился в Аллеганские доки, дивясь на невозмутимость продавца: можно подумать, в Питсбурге каждый день спускались с гор полуголые люди.
Сначала Арчи повесил ножны на бедро, но потом передвинул их на поясницу: неудобно как-то носить нож на виду. На пояснице ножны немного мешали, однако лучше все же убрать их с глаз долой.
Арчи шел по набережной и думал, что Питсбург оказался совсем не похож на Нью-Йорк. Словно покрытый сажей карлик, город притулился на слиянии трех рек: Аллегана и Саскуэханна сливались, давая начало извилистой реке Огайо, по которой Арчи доберется до Луисвилла — и до Джейн. Мысли о дочери вызвали виноватое желание купить ей подарок, но он так и не надумал, что же такое подарить. В конце концов Арчи заметил кондитерскую и взял почти фунт леденцов, в основном мятных. Хелен их очень любила.