Осколки нефрита
Шрифт:
— И за это ты будешь вознагражден. Однако не бери на себя слишком много, Широкая Шляпа. Не отвергай советы тех, к кому тебе следует прислушаться.
Не бери на себя слишком много? Стин потерял самообладание. Человек его масштаба, человек, который видит и понимает размах исторического пути, не обязан терпеть снисходительность гремящего костями создания, получившего подобие жизни благодаря крови уличных детишек и пьяных матросов!
— Девчонка моя! — прорычал Стин. — Я предлагал ее тебе в качестве подарка, а ты обращаешься со мной как с собакой. Прекрасно. Можешь гнить в своей норе, пока солнце
Он решительно направился к Джейн.
Чакмооль легко поднялся из-за стола и преградил ему дорогу.
— Наконец-то ты говоришь то, что думаешь, — негромко сказал он. — Мертвые тоже смеются, и мы все находимся в могиле, хотя большинство этого и не видит. Теперь ты увидишь. Теперь ты увидишь.
С этими словами чакмооль схватил Стина за голову и выдавил ему глаза.
У Стина подогнулись колени, и он рухнул на ковер, закрыв лицо руками и заходясь криком. Где-то он читал, что по-настоящему ужасные травмы болят не сразу: потрясение настолько велико, что тело не реагирует на него, — но, похоже, это вранье. Боль превратила его в беспомощного младенца, вопящего во всю глотку, словно ему сделали обрезание. Боль была как стихийное бедствие, она затмила собой все остальное… Можно даже сказать, ослепила.
«Ха, а ведь это смешно», — подумал Стин, и его вопль превратился в хохот. Он сто лет уже так не смеялся, слишком уж был занят делами. Стин хохотал, пока не заболел живот и из пустых глазниц не потекли слезы. Тогда он остановился, чтобы со свистом втянуть в себя воздух, и его внимание привлек другой звук.
Вокруг него хохотали. Должно быть, кто-то еще нашел эту шутку забавной. Хотя погоди-ка, разве он высказал свои мысли вслух? Но не может быть, чтобы все остальные хохотали именно в этот момент над чем-то другим! Над чем же они смеются?
— Убери руки и посмотри, — сказал чакмооль.
Стин отнял руки от лица и в изумлении понял, что действительно видит! Свет был какой-то странный: казалось, что солнце светит где-то в стене позади головы чакмооля. А может, это светилась сама голова? Точно! Сгустки света падали с губ чакмооля, когда он сказал:
— Иди, Широкая Шляпа. Иди и смейся над тем, что видишь.
Дверь захлопнулась за Стином, и Джейн услышала, как он посмеивается, спускаясь по лестнице, однако она не сводила глаз с кровавых пятен на персидском ковре. Поползут ли они, как поползли капли ее крови в ту ночь под лестницей? Джейн представила себе, как будут чесаться глаза Стина, когда кровь заползет обратно в пустые глазницы. Какими станут его глаза после исцеления? Наверняка не такими, как раньше. С ней ведь случилось то же самое, и потом шрамы начали исчезать. Однако и внутри она изменилась — стала не такой, какой была прежде.
Снизу донесся вопль, потом хлопнула парадная дверь, и кто-то, должно быть, старик Саймон, забегал по первому этажу.
«Бедняга», — подумала Джейн. Стина невозможно не испугаться: из пустых глазниц все капает прямо в смеющийся рот. Джейн погладила зеленые перья накидки, которую ей дал чакмооль.
Кажется, сама она уже целую вечность ничего не боится. Страх она потеряла в первую очередь. Так, шевельнется иногда что-то при мысли, что чакмооль
«Я заколдована, — подумала она. — Чакмооль коснулся меня и заколдовал».
Он сказал, что скоро Джейн будет готова сыграть свою роль, и ей не терпелось узнать, в чем именно эта роль состоит. Джейн зачем-то очень нужна чакмоолю, а потому бояться нечего. Райли Стину глаза вырвали за дело — за все, что он натворил. С Джейн не может случиться ничего плохого, и чакмооль ее защитит. Ведь он уже защищает!
После ночевок под лестницами и выхватывания намокших кусочков хлеба у чаек в Бэттери-парке очень непривычно чувствовать, что ты кому-то нужна. Может быть, папа будет по-другому к ней относиться. Чакмооль ведь сказал Стину, что папа жив и скоро приедет.
Джейн отстраненно подумала, что папа, наверное, очень волнуется. Если бы он был здесь, то она могла бы успокоить его, показать, что с ней все в порядке. «Посмотри, папа, — сказала бы она. — Посмотри, мои шрамы исчезают. И я совсем не боюсь».
Вообще-то она боялась. Совсем чуть-чуть. Стин — жестокий человек, и с ней он обращался зверски, но все равно то, что сделал с ним чакмооль, просто ужасно. И как только чакмооль может быть таким добрым с ней и таким злобным со всеми остальными? Может быть, он жесток лишь к тем, кто угрожал Джейн или плохо с ней обращался?
В таком случае надо будет ему сказать, чтобы он не причинял зла папе. Один раз чакмооль уже попытался, но ведь он не знал, что Джейн этого не хочет.
В ответ на поглаживания Джейн зеленые перья слегка щекотали подбородок, и скоро ее мысли начали путаться. Однако она вспомнила слова Ройса: «Кровь и кости маленьких девочек».
Что бы это значило? Он никак не мог иметь в виду Джейн — ведь чакмооль ее так защищает! Если разобраться, то Ройс должен быть благодарен за то, что чакмооль не поступил с ним так же, как со Стином. Ведь Ройс пинал ее и угрожал вырезать язык. Нет, ей никак не может грозить опасность. Здесь она в большей безопасности, чем когда-либо в жизни. И все же слова Ройса вызывали у Джейн легкую тревогу.
Пятна крови на ковре не двигались. Чакмооль тоже пристально разглядывал их кошачьими глазами. Потом отвернулся, подошел к окну и молча уставился в дождливую ночную тьму.
— Время пришло, — сказал чакмооль не оборачиваясь. — Нанауацин, тебе предстоит совершить два путешествия: одно телом, а другое духом. Там, где кончается одно, начинается другое.
— А что означает имя «Нанауацин»?
— «Покрытый язвами», — ответил чакмооль. — Однако когда тело твое завершит свой путь, кожа твоя очистится и дух твой полетит вместе с солнцем.
«Хватит с меня путешествий, — подумала Джейн, — и так уже устала».
— Я уже совершила путешествие, — сказала она вслух. — Что мне нужно сделать?
— Мой маленький нефрит, первое путешествие еще не окончилось. Мы должны подготовиться вместе, чтобы завершить его как следует.
Чакмооль подошел к Джейн и провел пальцами по перьям накидки.
— Крошка Нанауацин, много лет я носил эти перья кецаля. Теперь тебе нельзя снимать их, пока не завершится твой путь.