Осколки (Трилогия)
Шрифт:
Или у меня в глазах слегка помутилось, или Наис уже не столь неприступна… Кажется, ее голова чуть наклонена в сторону красавчика. Точно, наклонена. И судя по немного расслабившимся чертам лица, моя женушка внимает словам ухажера с интересом. Ну надо же! Что такого он может ей рассказать, чего не могу я? Надо бы вмешаться в сию идиллию. Вот прямо сейчас возьму и…
— Ее Величество просит извинить: неотложные государственные дела вынуждают задержать начало Малого приема, — сурово, словно виноваты в этом были присутствующие, известила воздвигшаяся в центре зала мышино-серой статуей Управительница королевских приемов, старушенция, чей возраст не поддавался определению, но бодрость вызывала зависть у всех без исключения. — Но
— О, разумеется, — придворный музыкант поспешил встать и поклониться. — Почту за честь!
Управительница смерила его оценивающим взглядом, будто видела впервые в жизни, поджала нижнюю губу и величественно уплыла из залы. Как только шлейф платья скрылся за порогом, все daneke, которым выпало счастье быть приглашенными на прием, защебетали:
— Просим! Просим!
Dan Миллит, чуть порозовевший от неожиданного удовольствия оказаться украшением вечера (по крайней мере, до явления королевы), подхватил лютню и переместился ближе к западной части зала, дабы звучанию музыки и голоса ничто не мешало.
Любимчик дам, снискавший сдержанное уважение их мужей, придворный музыкант тщательно и успешно удерживался на грани между безобидным обожанием и страстью, способной принести неприятности, и до сих пор оставался одиноким. Я не искал близкого знакомства с Миллитом, но слышал, что его затворничество — следствие разочарования в любви, случившегося с ним в ранней юности и вызвавшего пробуждение дремавшего до той поры дара сочинять стихи и перекладывать их на трогающие душу мелодии. Может, в этой истории больше выдумок, чем в древних легендах, спорить не стану. Все бывает в этом мире. Даже то, чего быть не может.
Длинные пальцы опустились на чутко замершие струны, и под своды Кораллового зала взлетела невесомая, простенькая, но тем и притягательная музыка. Когда же Миллит вплел в переливы лютни свое пение, женщины затаили дыхание, а мужчины с некоторым неудовольствием (в большей степени показным, нежели искренним), последовали их примеру.
Отравиться любовью. Нелепо. Красиво. На рассвете весны, в хороводе метелей Или в сером тумане осенней капели? Нам не вспомнить, когда. И забыть — не под силу.Хороший выбор, ничего не скажешь. Я повернулся было к Вигеру, но суровую отповедь пришлось отложить, потому что ре-амитер был по-прежнему углублен в раздумья. Ладно, потом получишь все, что заслужил! Если тебе позволили ознакомиться с сокровенными мыслями, это не повод подсовывать текст придворному музыканту. Но Миллит тоже хорош! На кой ххаг он вдруг взялся исполнять чужое творение? Да еще такое корявое…
Но я слукавил. Для пущей красивости. Не забыл и никогда не забуду. Поздняя весна, расцветающие кусты альмерии, радуга, пойманная водяной пылью, поднятой струями фонтана, и беззащитная мечта в голубом небе глаз…
Не желали. Не звали. И где пригубили Эту чашу? Вдвоем или по одиночке? Сердце сжалось, испив незаметную горечь - И осыпались под ноги вольные крылья.А вот здесь уже не вру, хотя и говорю только за себя самого. Я никогда не держался за свою свободу, потому что у меня ее никогда и не было: с самого рождения и задолго до него моя судьба была предопределена. Да, в чем-то жизненный путь не совпадет с видениями вечно пьяных божков, царапающих пером в Книге Сущего, но мелочи — это мелочи, и рано или поздно они сложатся в знакомую скучную мозаику. Наверное,
Мне и в самом деле не нужно бескрайнее небо, Нэй. Зачем, если я буду летать в нем один? Как ты не понимаешь…
Наказанье? Проклятие? Чудо? Награда? Но, завидуя, боги в сердцах отвернутся, Если лозами пальцы и души сплетутся, И в единое море сольются два взгляда...Отвернулись. Уже. Как раз в тот миг, когда мы соединили пальцы. Ты не захотела посмотреть мне в глаза. Испугалась? Побрезговала? Я не вправе обвинять. Но мне до слез жаль, что наши взгляды тогда не встретились. Ты молчала все время свадебного обряда. Помню, я пытался шутить, чтобы скрасить неловкость обручения двух еще совсем незнакомых друг другу людей. Напрасно. Ты так и не улыбнулась. Ни разочка. Наверное, думала: что этот деревенский увалень может сказать умного? Да и я, в конце концов, умолк. Так мы и стали супругами — в похоронном молчании, что, по мнению умудренных летами старцев суть знак дурной и к долгому и счастливому браку не располагающий. А когда тебя начали знакомить со всеми тонкостями нового положения, ты испугалась еще больше. Того, что я смогу узнать изнанку мыслей и чувств одним вдохом? Наверное. И ты не смогла бы поверить никаким клятвенным заверениям, а уж тому, что для меня не существует ничего дурного, если речь идет о тебе… Не поверила бы. Но чем-чем, а терпением я наделен. И дождусь. Хотя прекрасно знаю, что одни принимают свою судьбу сразу и всем сердцем, а другие — никогда…
Мир сияет украденным солнечным глянцем, По-отечески нас обнимая за плечи. Где-то в прошлом рассвет. Впереди — теплый вечер. Мы отравлены, но не хотим исцеляться.Я — не хочу. Слышишь, Нэй? Не хочу! И могу прокричать об этом на весь мир, если буду уверен, что ты не заткнешь уши. Прямо сейчас могу встать и…
— Ах, dan Миллит, это было божественно!
Благоговейная тишина, воцарившаяся, когда эхо последнего аккорда растворилось в дыхании слушателей, нарушилась шелестом восторгов, не переросших в громкие возгласы лишь потому, что женщинам, молодым и молодящимся столь открытое проявление чувств не к лицу, а мужчины и сами не решатся признать, что песня тронула сердце, спрятанное за стальным панцирем бесстрастия.
Музыкант, в чьей улыбке скромность должным образом соседствовала с удовлетворением от замечательно проделанной работы, раскланивался, принимая заслуженную похвалу, и отвечал своим почитательницам:
— Ну что вы, daneke, мои заслуги не столь велики. Эти строки принадлежат вовсе не моему перу: я лишь взял на себя смелость доверить их музыке и исполнить перед…
— Должно быть, это становится традицией: без спроса пользоваться чужим имуществом.
Я не кричал, да и вообще не придавал своему голосу какого-либо особенного выражения, но в гуле восторженных придыханий мои слова прозвучали отчетливо и неожиданно громко. Меня услышали все, начиная Вигером, который недоуменно поднял взгляд от сцепленных в замок пальцев, и заканчивая парочкой в креслах у противоположной стены. Если бы все всегда получалось так, как задумано… Я вознес бы богам молитву. Вкупе со щедрыми подношениями.