Осколки (Трилогия)
Шрифт:
— Что-то не припомню ни одного слова об этом. Кривобокие — было. А несовершенные… Нет, не помню.
— Тогда почему?
— Что есть шедевр? — Вопрошает тетя с видом наставника, принимающего экзамен.
— Э-э-э-э-э… Нечто замечательное.
— Не только. Шедевр — это вещь, вышедшая из рук Мастера.
— О!
Лучше было помолчать. Мастерство и все, с ним связанное, вызывает у меня зевоту пополам с проклятиями. Даже если Тилирит не смеется… Особенно, если не смеется!
Видя мое замешательство, тетушка меняет тему:
— Мне только кажется, или… Ты, и в самом
— А я был взволнован?
— Немного. А еще, расстроен и озабочен. Но похоже, разговор с Морроном пошел тебе на пользу.
— Это ты попросила его прийти?
— О таких вещах не просят, Джерон. Такие вещи чувствуют. Или не чувствуют. Твой отец посчитал нужным сказать несколько слов. И сказал. Они тебе помогли? — Взгляд старается остаться равнодушным.
— Смотря, в чем.
— В твоих поисках.
Поисках… Я до сих пор что-то ищу? Что-то важное? Тогда почему сам об этом не знаю? Наверное, потому, что со стороны всегда виднее. Пожалуй, в этом состоит главная несправедливость существования: простота и легкость, с которыми можно заглянуть в глубины чужой души, оборачиваются непреодолимым препятствием на пути познания себя самого. И причина очень проста: при изучении поступков других имеется четкий образец для сравнения — твоя собственная персона. А с кем или с чем сравнивать себя?
— Немного.
— Уже хорошо, — кивнула Тилирит.
— Хорошо, но мало.
— Хорошего всегда мало, иначе мы не считали бы его желанным, — тетушка проводит пальцами по вязаному полотну. — Согласен?
— А если нет?
— Это твои проблемы, — кокетливая улыбка, мгновенно сменяющаяся строго сдвинутыми бровями: — Ты помирился с Мантией?
— Мы и не ссорились.
— Если пребывание на грани разрыва — не ссора, тогда твои слова правдивы. Но мне почему-то кажется, ты лжешь.
— Вовсе нет.
— Но всей правды не говоришь, верно?
Опускаю взгляд. Конечно, не говорю. А кто сказал бы на моем месте? Признаваться в слабости, едва не ставшей причиной ожесточенной борьбы? Я не настолько смел. К тому же, у моих противников всегда будет передо мной преимущество. В степени осведомленности, поскольку не уверен, что не существует еще пары-тройки способов ограничить мои возможности до безопасного уровня. Однако мне о них не расскажут, не так ли? Ни Мантия, ни тетушка, глаза которой переливаются искорками ехидного превосходства.
— Наше мирное общение так необходимо?
— Тебе нравится воевать?
— Не нравится. Но далеко не все споры могут решиться без применения силы.
— Не все, конечно, — соглашается тетушка. — Но лично тебе это не нужно.
— Да-а-а-а? Как же тогда заставить Мантию слушаться? Уговоры и просьбы зарекомендовали себя не лучшим образом, а стоило разок припугнуть, мигом стала шелковой!
«Фантазер…»
Тилирит придерживается схожего мнения:
— Уступка в малом не означает победы в войне. Не обманывайся, Джерон: твое сражение еще не окончено.
— Знаю, тетушка, знаю! Но не могу отказать себе в удовольствии помечтать. Можно?
— Можно все, если не переступаешь границ разумного, — следует мягкое наставление.
— Я стараюсь.
— И это делает тебе честь.
—
— Конечно, нет. Легко жить только отъявленным негодяям и откровенным глупцам, а ты, как ни пытался, не смог примкнуть ни к первому лагерю, ни ко второму.
— Разве?
Делаю вид, что обиделся, и Тилирит печально усмехается:
— Для всякого дела нужен талант.
Подначиваю:
— Даже для злодейского?
— Особенно для злодейского! — Подхватывает тетушка.
— К слову о злодействе: скажи, есть еще способы меня остановить, если понадобится?
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что я должен знать.
— Перечислить?
— Ни в коем случае! Просто скажи, есть они или нет. Пожалуйста!
Взгляд Тилирит наполняется сожалением:
— Задай этот вопрос кто-то другой, я бы знала, что он ищет в ответе выгоду. А ты…
— Я тоже ищу. Свою выгоду.
— И в чем она состоит?
— В уверенности, что мир не рухнет, если со мной что-то произойдет.
— Пожалуй… Да, именно так, — решает сама для себя тетушка.
— Так есть способы?
— Да.
— Вот теперь я по-настоящему успокоился!
— И зря, — лукавое замечание. — Потому что, помимо способов нужны еще и исполнители, а с ними всегда трудно.
— Трудно? В каком смысле?
— Ручки запачкать боятся, вот в каком! — Презрительно морщится Тилирит.
— А ты? Тоже боишься?
— Конечно, — легкое признание. — Поэтому не спеши радоваться.
— Хорошо, не буду.
Подол темно-изумрудного платья шуршит по направлению к двери, и я спохватываюсь:
— Ты ведь все про всех знаешь? Когда должна родить Кайа? Только не говори, что с минуты на минуту!
— Конечно, нет: дети так быстро не делаются. А вот бисквиты… — Тетушка принюхалась к кухонным ароматам, залетевшим в комнату. — Бисквиты уже на подходе. С каким сиропом предпочитаешь их есть? С малиновым или земляничным?
Огрызаюсь:
— Со сливовым! Ты не ответила.
— Недели через две, — отмахивается она. — Успеешь допутать свое творение.
Я успел и даже вдвое быстрее указанного срока. А еще сутки спустя уже подставлял теплому солнцу нос, ожидая, пока меня соизволит принять Страж Границы.
Громкий титул эльфа, пропускающего (или не пропускающего, что случается куда чаще) в пределы лана чужеземца, наполнялся смыслом только в разгар военных действий, а в мирное время на границе скучали либо злостные нарушители спокойствия, либо творцы, нуждающиеся в уединении, либо фанатики, видящие угрозу в каждом вздохе. Мне, можно сказать повезло: Страж того прохода, который быстрее и удобнее прочих выводил меня к дому Кайи, относился к первым. То есть, отбывал на границе наказание. Чем страшны упорствующие в заблуждениях личности, объяснять не надо. Касаемо же поэтов и художников плохо говорить не хочется, но они, в силу обладания талантом, мало связанным с житейскими проблемами, настолько рассеянны, что, нарвись я на представителя этого племени, мое пребывание на Границе рисковало бы затянуться до следующей зимы.