Осколки тяжести
Шрифт:
– Откуда, откуда ты? Из каких глубин прошлого?
Инг вырос там, где знойная альфа Центавра прямыми лучами обжигала Оринду. Волосы у него мягкие, вьющиеся, темно-русые, а лицо смуглое. И тело сохранило почти земные пропорции, только в движениях расслабленность и вялость. Художник и поэт в душе, он родился большим мечтателем. И чаще всего он мечтал о девушке, о необыкновенной девушке, такой, какие давным-давно населяли Оринду, красивые, стройные, с живостью во взгляде и в движениях.
Ирина стояла перед ним, живая, зримая, прекраснее самой прекрасной мечты.
Наконец она его заметила
– Наконец-то, наконец я вижу человека. А то я уже стала думать, что у вас на Оринде все какие-то странные...
– Кто ты? Откуда?
– А ты не знал, что у вас на корабле землянка?
– Я ничего не знаю...
Он грустно поник головой, потом медленно взглянул ей в лицо.
– Ничего не знаю...
Эта вялая поза, этот беспомощный ответ отрезвили Ирину. И она сразу же отметила и свинцовый оттенок его кожи, и замороженность движений.
– Что с вами? Что? Да скажите же, почему?
– Почему?..
– он грустно улыбнулся.
– Почему? Это длинная и горькая история. Нравится тебе?
– он указал рукой на полотно.
– О! Да!
Она опять повернулась к картине, с радостным возбуждением рассматривая ее.
– У нас никто этим не занимается больше. Все заменено усовершенствованными методами фотографии. А я люблю...
– И я люблю!
– с силой повторила Ирина.
– Только почему, почему такая печаль и обреченность!
Она смотрела туда, где сливается небо и море, - крошечный кусочек на полотне.
– Жарко, чувствуется зной, полноценное солнце, рождающее здоровую жизнь... А вот в этом далеком мареве, в застывшем воздухе - тоска... И вот эта серая полутень среди деревьев, в ней что-то зловещее... Почему?
По рекомендации проксимианца Ирина очень тщательно изучала прошлое Оринды. Проксимианец давал пояснения.
– Ориндская трагедия заставила нас вплотную заняться изучением человеческих отношений. И оказалось, что мы в действиях и поступках людей разбираемся свободно, что все события бурной людской жизни не произвольны, а подчиняются определенным законам, которые во многом не подвластны людям. Мы теперь знаем эти законы.
Может быть, несчастье людей в том, что народы с самого начала отделены друг от друга морями, горами, лесами. Одни развиваются быстрее, другие отстают. И человек порабощает человека. Так рождаются насилие, ненависть и ложь. У нас такого не было. Мы все в однородной среде, и наше развитие протекало равномерно. Наше общение друг с другом всегда было более глубоким, более чистым и по-настоящему честным. Есть, конечно, определенные природные и исторические предпосылки ориндской катастрофы. Но где же был их Разум, великий Разум мыслящих существ?!!
Ирина сидела перед ультрателевизором совсем близко к проксимианцу. Слегка поблескивала изящная, как бы вылитая из бронзы облицовка прибора. Но экран был еще матово-темным.
– Это произошло семьсот земных лет тому назад. Для Оринды это была именно та критическая эпоха в развития разумной жизни, она была и v нас, на нашей планете, когда разум овладевает энергией вещества. Но у нас это овладение
На экране появились громадные сооружения. Нет перспективы дали, нет деревьев... Одни заводские трубы, дышащие в небо копотью. И небо от дыма посерело.
Ирина оцепенела: ей почему-то показалось, что это Земля, родная Земля, и она крикнула:
– Да это же Земля!
– Да, это Земля, - жестко сказал проксимианец, - Калифорнийские заводы. На таких точно заводах на Оринде семьсот лет тому назад была получена первая водородная бомба.
Ирина отодвинулась, закрыла лицо руками.
– Смотри! Это уже Оринда.
Пустырь с огромным котлованом... Кое-где что-то белеет, не то камни, не то скопления обнаженных костей...
– Семьсот лет не могли сгладить это. Шестьсот миллионов человек погибло сразу. И более трех миллиардов - в последующие двести лет. Потом вымирание значительно сократилось, появились организмы, способные переносить излучения. И ты этих людей видела! Но и они, правда, уже гораздо медленнее, но тоже гибнут.
– А спасенье?! Есть ли спасенье?!
– шепотом спросила Ирина.
– Почти нет. У них не хватит ни разума, ни воли.
Ирина краем глаза опять покосилась на экран. Непроглядной тьмой зияла глубочайшая воронка. И Ирине показалось, что среди чего-то мутно белеющего она ясно различает и округлость человеческого черепа, и тонкие кости ног.
Инг мог бесконечно долго смотреть на Ирину, ловить каждое ее движение, едва уловимые изменения лица. Этот взгляд сначала смущал девушку, а потом она привыкла и просто перестала замечать. А Инг все смотрел и смотрел. И почему-то ему вспоминалось прошлое. Оринда, яркая, сверкающая, и жаркий воздух. Белокаменные ущелья и долины с бесконечными зарослями огромных темно-красных цветов. Их не было в древности. Они возникли потом, после Эры Ужасов. И разрослись. У них тонкие стебли и холодные вялые листья, а венчики с треугольными бархатистыми лепестками опущены к земле. И Оона...
Да-да, ее звали именно Оона. Слабая память Инга смогла удержать ее имя. Оона любила эти цветы. У нее были такие же полупрозрачные глаза, как у Ирины... И движения, хотя немного и неуклюжие, но легкие. Тоже почти такие, как у Ирины... Вот почему Инг смотрит на Ирину, а помнится ему Оона. Оона ближе, Оона роднее... Ирина - мечта, воскресшая из прошлого. А Оона - подруга детства и юности. Ирина хотя и рядом с ним, но это малопонятное существо другого мира, это, наверно, его тяготение художника к строгой красоте человечесткого тела. А Оонареальность, содержание его прошлой жизни. Он отлично помнит, что ее уже давным-давно нет...
Она высокая, как и все ориндки, намного выше Ирины. И руки у нее длинные, с посиневшими ногтями... Но волосы совершенно светлые и гораздо нежнее, чем у Ирины. Легкими кольцами они лежали на тонкой шее. И губы были бледные.
Она прижимала к себе охапками эти мрачные цветы, прятала в них лицо. Аромат растений возбуждал ее. Она смеялась. По-детски радостно смеялась своему ярчайшему солнцу, и белым горам, и этому горьковатому запаху траурных цветов. А он боготворил ее за этот смех, за бледное, как бы выточенное из камня лицо.