Осколки
Шрифт:
— Мудрые мужья давали своим женам деньги на пожертвование, — объяснил он Наане.
— Четыре седи! — выкрикнула Эфуа. — Похлопаем, друзья. Жена ответственного работника не поскупилась. Инспектор Данкен Афум!.. Инспектор полиции Данкен Афум, теперь ваша очередь. Покажите нам вашу щедрость, инспектор.
Эфуа поставила таз на пол, вытерла платком вспотевшее лицо, потом глянула на младенца, покачала головой и сейчас же включила вентилятор, повернув его так, что струя воздуха била прямо в колыбель.
— Что они там делают с этой воздушной машиной? — спросила Наана, сплюнув за перила веранды.
— Проветривают младенца, — ответил шут.
Наана
— Вернее, хвастают своим богатством, — сказала она. — Знаю я их, колыбель небось обмотана дорогой материей — вроде гроба, а теперь они еще напустили на него этот ветер.
Монотонное жужжание вентилятора время от времени прорезали выкрики матери, которая продолжала вызывать к тазу жертвователей. Ему казалось, что он смотрит на все это издалека, словно шут, глядящий на представление глазами зрителей. Из этого состояния его вывел плач ребенка. Сначала плач походил на нерешительный смех, но через несколько минут вдруг раздался громкий, отчаянный вопль, и шут, спрыгнув с перил, бросился к колыбели. Пытаясь выключить вентилятор, он запутался, нажал не ту кнопку, и массивные лопасти начали крутиться еще быстрее. Тогда он схватил его и остервенело дернул. Оттуда, где шнур был прикреплен к подставке, посыпались искры, а шут уронил все еще жужжащий вентилятор в медный таз, из которого выпорхнула стайка разноцветных бумажек.
На шум выглянула Араба — она слабо улыбалась и прижимала руку к животу: было видно, что ей еще трудно ходить. Не сказав ни слова, она унесла ребенка в дом, а растерянная Эфуа осталась на крыльце, среди разлетевшихся во все стороны денег.
Гости, дождавшиеся обеда, ели молча. Веселился только мужчина в университетской мантии. Он попытался затянуть хоровую песню, но забыл ее и несколько раз повторил первую строчку, надеясь, видимо, с ходу вспомнить остальные:
Все мы знаем — он славный малый… Все мы знаем — он славный малый…Когда двор опустел, его окликнула Наана.
— Очень уж ты поторопился, Баако, — сказала она. — Теперь все пропало.
Через три недели после похорон мать обратилась к шуту за помощью, и он милостиво согласился узнать, чего она хочет.
— Пришло время дать объявление в газетах. Про ребенка.
— Зачем?
— Как это так зачем? Ты же знаешь, что мы должны попрощаться с ним. В газетах.
— Попрощаться с ребенком в газетах?
— А что?
— Вам еще не надоела показуха?
— Баако, я устала от вечных препирательств. Мне нужна твоя помощь. Ты можешь написать прощальное объявление? Это ведь всего-навсего стишок.
— Вряд ли я с этим справлюсь.
— Что ж, значит, ты отказываешься нам помочь.
Просматривая газету, он не сразу узнал племянника. Сначала он вообще не обратил внимания на эту фотографию, но потом заметил вентилятор на заднем плане и тогда прочитал объявление:
Месяц прошел с тех пор, Как нас разлучила Смерть. Удар был тяжким и горьким, Но мы не забудем тебя, Пока наш Господь Вседержитель Не прикажет нам встретиться вновь. Успокойся, Дитя, Спи.Глава двенадцатая
Жизнь
Больничный двор окружали высокие стены. Он сидел неподалеку от палаты для особо тяжелых, откинувшись назад и упираясь локтями в землю. Подойдя к нему, Хуана невольно оглянулась и посмотрела по направлению его взгляда — там, за западной стеной, видна была только колокольня католического собора. Ей тоже пришлось сесть прямо на землю; двое больных с любопытством поглядели на них и подошли поближе. Он не пошевелился, и она испугалась, что он опять ее не узнает, и с тоской вспомнила множество прежних свиданий, когда их короткие осмысленные разговоры перемежались бездонными провалами его полнейшей пассивности, и ей вдруг страстно — до молитвенного отчаяния — захотелось, чтобы все это уже было позади, чтобы она снова могла с ним нормально разговаривать, — ей казалось, что тогда она сумела бы вернуть его к жизни.
На этот раз он заговорил первый:
— Как там Скидо?
— Скида?
— Ну, ты видела его. Он-то не похож на меня. Он вез людям полную машину земных благ — пищу, — и его не надо было убивать.
— О ком ты говоришь, Баако?
— Ты же знаешь. Я знаю, что ты знаешь. Ты пытаешься его спасти — и правильно делаешь. Но теперь тебе нечего опасаться. Я ведь друг, а его все равно уже нет. — Он улыбнулся и снова канул в бездонное молчание.
— Я опять разговаривала с твоим врачом, — сказала она.
— Он ничего.
— Он считает, что скоро тебя можно будет перевести в палату для выздоравливающих.
— Да ведь я ничего.
— Баако, попытайся рассказать, что все-таки случилось.
— Спроси у других. Они всегда правы, вот в чем дело.
— Ты про родственников, да? Я расспрашивала их, но они тоже ничего не смогли мне объяснить. Один раз, когда я пришла к ним, со мной захотела поговорить твоя бабушка. Я не поняла ее, но, кажется, она считает, что они хотели тебя убить.
— A-а, Наана. Знаешь, она назвала меня слишком торопливым. И она была права.
— Что же случилось?
— Они сказали тебе правду. Я не подумал о земных благах для них — пожадничал.
— Баако, это же я, Хуана.
— Да, тебя зовут Хуана. Ты мой друг Скидо. Тебе бы надо поостеречься. Никуда нельзя являться с пустыми руками. Это ошибка… нет, преступление.
— Ты захочешь пожить у меня, когда выйдешь отсюда?
— Да я ничего. А вот тебе надо поостеречься. Есть такой один город, где мы ни разу не были, — Бибиани.
— Однажды я была там, еще до знакомства с тобой.
— Тебе наверняка никто не говорил, что значит это название.
— Да я никогда и не думала об этом. Название как название.
— Это значит «Бееби ара ни».
— Подожди-ка. Где-то… нет — везде…
— «Это — всюду».
К ним подошла сестра с кувшином и какими-то таблетками. Баако упрямо покачал головой, но, прежде чем сестра разозлилась, Хуана взяла у нее таблетки и налила в чашку воды; сестра ушла.
— Мне рассказывали о том, как тебя сюда привезли. Здешние врачи считают, что все было сделано из рук вон плохо.