Осколки
Шрифт:
— Сергей приехал месяц назад, в попыхах, очень быстро, спросил меня, можно ли оформить одновременно завещание и что-то на случай недееспособности. Я предложил доверенность. Собственно, в этом конверте они и есть — на машину, на песни и на половину студии.
— А я тут при чем?
— Доверенности на вас.
Меня как пыльным мешком ударили. На меня?
— Я уже сказал, есть еще завещание. Вообще это нарушение, но Сергей разрешил вам сказать, если спросите — там мало что отличается. Квартира и счета родителям, машина
— Почему он так решил?
— Не знаю — нотариус развел руками, — возможно, в письме есть объяснение.
Я взяла тонкий конверт, распечатала, развернула сложенный вдвое лист бумаги и поняла, что здесь читать не смогу. Не при чужом человеке.
— Вы меня извините, но, — я поднялась.
— Конечно-конечно. Если что-то будет нужно, звоните, я подскажу.
Выйдя из конторы, я положила конверты и коробочку на пассажирское сидение и в нерешительности постояла у машины. Мне нужно было побыть одной. Я почти уверенна, что это письмо ударит по всем больным местам и мне нужно это пережить одной. Если я буду плакать, я хочу делать это искренне, без чужого сочувствия.
Подумала, открыла бардачок и переложила в карман плаща связку ключей от Сережиной квартиры. Не знаю, правильно ли я поступаю, но мне кажется, что так будет лучше.
По дороге пришлось заехать в супермаркет, потому что у Топольского никогда нет ничего кроме коньяка, а я совсем не уверенна, что смогу отважиться на это письмо без наркоза.
Квартира была пустой и осиротевшей. Ничего в ней не изменилось, все вещи на своих местах, вот, даже толстовка так и осталась лежать на спинке кресла — никто не убрал, но что-то, что делала ее домом, исчезло.
Сергей делал ее домом, вот и все. А теперь это просто кирпичная коробка с его вещами.
Я прошла на кухню, поставила на стол купленную по дороге бутылку виски, достала из шкафа низкий бокал.
Сейчас мне будет больно. Очень больно. Но это как с свидание с ним — короткое, неполноценное, но свидание. И на трезвую голову я этого не переживу — буду рыдать до хрипоты, пока не перестану соображать от боли и отчаяния.
Лёд в холодильнике нашелся. Почему-то никто не доломался выключить холодильник — он так и стоял пустой, но работал.
— Так и спиться недолго, — усмехнулась я, наливая виски в стакан, — а женский алкоголизм не лечится.
На письмо я отважилась не сразу, только когда в голове защемило, а чувства немного притупилась.
Обычный лист офисной бумаги исписанный ровным острым подчерком.
Хорошая моя, я совершенно не знаю, что пишут в таких письмах, но, почему-то, чувствую, что нужно тебе его оставить. Будет замечательно, если уже послезавтра я заберу его у Яши и сожгу к чертовой матери, но несли все пойдет не так, я хочу что-то сказать напоследок.
Санечка, я не знаю, что сейчас со мной. Может меня уже и нет совсем, может я просто тело и совсем
Я перечитала абзац ещё раз и похолодела. То есть он с самого начала был готов не вернуться. Хотя, я должна была это понять еще у нотариуса — есть ведь завещание.
Там конверт. В нем доверенность на машину и права на песни. Это твое. Делай, что посчитаешь нужным, я тебе верю.
Веришь… А зачем мне все это без тебя, Сереж? Зачем что-то без тебя, вообще?
Самое сложное, Саш. Яша передал тебе, посмотри, если еще не смотрела. Я хотел, чтоб колечко было обручальным. Сейчас ты не станешь на меня ворчать что рано и я тороплюсь, правда? Мне все кажется, что не успеваю и если ты это читаешь, значит, не успел.
Я открыла крышку — кольцо, очень изящное, тонкое, из белого металла с россыпью зелено-синих камней и такой же кулон.
Посмотрела? Я помню, что ты не любишь золото — это платина. А александрит мне просто показался символичным, но, оказывается, его нельзя носить без пары, ты знала?
Не знала, Сереж. Я и про твои планы-то только догадывалась.
Хорошая моя, живи. За себя и за того парня — живи за обоих. Ты замечательная, ты должна жить, понимаешь? Да, будет больно, очень больно. Прости меня за это. Но боль не вечная, она потом притупится, я тебе обещаю.
Сашка, прости, но я должен это написать. Обещай мне, если тебе встретить человек, которого ты сможешь полюбить, то ты попытаешься жить обычной жизнью. Попытаешься быть счастливой. Ты сможешь, я знаю, ты это заслужила. Не надо меня канонизировать, хорошо? Просто живи, у тебя на это еще много времени.
Слезы я уже не вытирала, они просто катились по лицу, некрасиво капая с подбородка.
Знаешь, Санечка, я совсем не верю в загробный мир, но, если там что-то есть и мы встретимся, я уверен, я тебя узнаю.
Ты лучшее, что было в моей жизни. Люблю.
Я рыдала в голос, закрыв лицо руками и судорожно всхлипывая. Никакой алкоголь не смог бы справится с тем, что на меня сейчас навалилось. Я рыдала с каким-то садистским удовольствием, за весь тот месяц упрямой борьбы и поисков выхода. За каждую бессонную ночь. Больно. Почему так невыносимо больно и совсем не становится легче?
За что? За что нам вот это все? За то, что просто хотели быть счастливыми?
Полностью разбитой я доползла до дивана, завернулись в его толстовку и свернулась калачиком. Как банально, но толстовка до сих пор им пахнет. От этого должно быть больнее, но сейчас наоборот, чуточку легче и если закрыть глаза, то кажется, что он рядом.
* * *
Я проснулась очень рано, как будто кто-то толкнул. Или как будто кто-то на меня смотрел?
Квартира пустая, на телефоне ничего, так что звук сообщения тоже разбудить меня не мог. Чертовщина какая-то.