Осколки
Шрифт:
В дверь постучали.
— Входи, — позвал Эвмен.
На пороге появился молодой человек, лет двадцати пяти, среднего роста и сложения, гладко выбритый по македонской моде. Никакими особыми приметами он не выделялся. Разве что какой-то еле уловимой цепкостью взгляда. Едва войдя, он сразу же отметил, что Эвмен не один — в тёмном углу комнаты стояло кресло и оно не пустовало, там сидел человек.
Вошедший притворил за собой дверь.
— Поручение у меня для тебя, Антенор, — сказал Эвмен, — царское поручение. Знаешь, кто это?
Он кивнул на человека в тёмном углу. Тот встал
— Знаю. Радуйся, достойнейший.
— Радуйся и ты, Антенор, — с лёгким фригийским выговором произнёс по-эллински Кофен-Каувайча, младший из оставшихся к сему времени в живых сыновей некогда могущественного сатрапа Артабаза, что сначала сражался с Александром, а потом покорился и был македонским царём обласкан и одарён властью. Это несмотря на то, что старший его сын, неугомонный Фарнабаз, неоднократно битый, пленённый, из плена бежавший, продолжал числить Искандера Двурогого врагом. Как было известно Эвмену, ныне он отсиживался на Родосе у родни своей матери-эллинки. А младшие его братья оказались при дворе покорителя Азии и вовсе не в качестве пленников.
— Хорошо, что знакомы. Вам вместе теперь ехать в Пергам, — сказал Эвмен, убрав стило и закрыв чернильницу.
Немного подождав, пока чернила высохнут, он свернул папирус, засунул его в поданный Кофеном футляр и протянул Антенору.
— В Пергаме отыщете Барсину и Геракла.
— Не надо искать. Все знают, где живут, — сказал Кофен.
Эвмен никак на его слова не отреагировал.
— Кофен едет с тобой, Антенор, дабы сестра его безоговорочно поверила каждому слову в этом письме. Ты ведь знаешь уже, что произошло?
Антенор кивнул.
— Мальчик теперь — последний из Аргеадов по мужской линии.
Эвмен откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы перед собой в замок.
«Вот ведь, какой жребий вынули боги… От Геракла пошёл род македонских царей и Гераклом же и завершается. Завершается? Это ещё посмотрим».
— Ваша задача — надёжно спрятать мальчика и его мать. От этих…
Он неопределённо мотнул головой.
— Сейчас они и слышать не хотят, чтобы назвать незаконнорождённого царём, но кто знает, что будет потом. После того, что тут сегодня произошло, лучше мальчику исчезнуть. До поры.
— Не волнуйся, господин архиграмматик, то есть прости, хшатрапава, за сестру я кому угодно горло перегрызу, — бодро заявил Кофен.
Эвмен усмехнулся.
— Сатрап… Без сатрапии. Великую честь оказали. Каппадокию с Пафлагонией ещё только предстоит завоевать.
Он взял со стола кожаный мешочек и вытряхнул из него себе на ладонь серебряную тетрадрахму с рогатым профилем Александра, неровно сломанную пополам. Протянул Антенору одну из половинок.
Симболлон.
— Возьми. Отдашь Барсине. Пусть сбережёт. Скажешь ей, что человеку, который предъявит вторую половинку, она может доверять.
Антенор сжал половинку симболлона в кулаке.
— Ступайте. Готовьтесь, — сказал Эвмен и, когда они повернулись к двери, добавил, — помните, от вас теперь зависит будущее всего царства.
Антенор молча кивнул.
Часть первая
За
В чём был не прав…
У неба нет ответа.
Оно не даст мне знак.
Лишь пыль и тишина…
Я думал, верность — путь, что нас ведёт к рассвету.
Цель может быть чужой, но истина — одна.
Всё…
Поздно…
Никогда
не быть земному счастью,
Единому. Не быть
Здесь миру без войны.
Низвергнуты мечты, разбитые на части.
Не воплотит никто,
Раз не сумели мы
И всё же — почему…
Нам не хватило жизни.
Бессмертно имя лишь,
И в славе, и во лжи.
Страшней телесных мук
Гнетут пустые мысли:
За что. В чём был не прав.
О, небо, расскажи. Юлия Токтаева
Глава 1. Пыль и пепел
Семь лет спустя. Середина зимы четвёртого года 115-й Олимпиады[3]. Пустыня на северной границе области Габиена
— Потерпи ещё немного, друг. Досталось тебе сегодня? Нам всем досталось.
Красная от холода ладонь ласково потрепала шею храпящего жеребца. Даже он устал, рослый и выносливый «нисеец», белоснежный красавец. Даже он выбился из сил. Что уж говорить о других.
Конь доверчиво скосил глаза, шумно фыркнул, выпустив клубы пара. Всадник выпрямился, подышал на окоченевшие пальцы. Злые языки говорили, будто им более пристало держать стило, нежели меч. Что тут возразить? Всё так и есть. Кто сейчас помнит, что эти тонкие изящные пальцы когда-то были способны заставить взвыть от боли и замолотить ладонями по песку палестры не самых хилых панкратиастов? Много воды утекло с тех пор. Меч обнажать доводилось не часто, но уж если он брался за него, злые досужие болтуны пристыженно умолкали.