Осколок солнца
Шрифт:
Ирина Григорьевна нервно потирала руки. Как же она раньше об этом не подумала? Жора человек практичный, но ведь он работать не любит. К тому же всякие реорганизации, слияния, разукрупнения. Мало ли что может случиться?
– Посоветуйте, Валентин Игнатьевич. А если инженером куда-нибудь в институт, в проектное бюро?
Валентин Игнатьевич погладил лысину и оглянулся ни дверь.
– Понимаете ли, дорогая Ирина Григорьевна, инженер по-латыни - это "изобретательный", "способный". Я не хочу обижать своих ученых коллег, но... Валентин Игнатьевич развел руками, - ученый не обязан изобретать или конструировать. Он изучает вообще... Почему бы вашему сыну не поступить в аспирантуру?
–
– Но зато какое будущее! Два-три года поучится, напишет диссертацию. Защиту можно организовать прекрасно, и он уже человек! Твердая зарплата, причем в два раза большая, чему инженера. А самое главное, что снизить ее не могут, ведь ученый! И ответственности никакой... Вы меня простите, Ирина Григорьевна, - он взял ее за руку повыше локтя.
– Конечно, то, что я высказываю, это, как говорится, не для стенограммы. Но я не верю болтунам, которые что-то там бормочут о святости науки, о призвании и прочей метафизике. Дело есть дело. Хочешь жить спокойно, по-человечески, получай степень. Без нее в жизни дороги нет. Я не спорю, есть у нас таланты вроде Курбатова. Но ведь это фанатики. Таким все равно, где работать и сколько получать. Надеюсь, ваш сын не станет подражать Курбатову. Если у тебя средние способности, то без степени не проживешь. Правда, чтобы ее получить, надо попыхтеть, приложить немало усилий. Но, как говорили латиняне, "до ут дес", то есть "даю, чтоб и ты мне дал".
И только тут Валентин Игнатьевич перешел к цели своего визита:
– Извините, Ирина Григорьевна, я хотел узнать - не заезжал ли к вам один довольно милый молодой человек?
– Какой из них?
– Ирина Григорьевна кокетливо приподняла бровь, - У меня пока еще есть поклонники.
– Уверен, что достаточно. В том числе и я. Но этот мальчик после вас обещал заехать ко мне. Где он, обольстительница?
– Он близорук, Валентин Игнатьевич, - вздохнула Ирина Григорьевна.
– И к тому же друг моего сына. Был здесь час тому назад.
– Странно, что не заехал. Признайтесь - вы его не обидели? Он не только друг вашего сына, но и мой друг. Берегитесь!
Все это говорилось в шутливой манере, за которой, однако, скрывалось беспокойство. Чибисов обещал Валентину Игнатьевичу передать осколок, присланный сыном Ирины Григорьевны. Но, видимо, что-то этому помешало. Не знал Валентин Игнатьевич, как был обескуражен Чибисов, когда, вскрыв пакет с сушеными персиками и высыпав их на сиденье машины, не нашел там обещанного. Ясно, что после этого незачем показываться на глаза Валентину Игнатьевичу.
Чтобы не выдать своей заинтересованности и в то же время выведать, была ли передана посылка Чибисову, Валентин Игнатьевич болтал еще целый час, осторожно наводя разговор на нужную ему тему, но Ирина Григорьевна упорно эту тему обходила, выспрашивая о возможности устройства сына в аспирантуру.
Если бы повернулся Валентин Игнатьевич к зеркалу, то внизу, среди флаконов и разных безделушек, увидел бы предмет своих забот - крохотный осколок солнца.
Зажатый со всех сторон разной ерундой, он не блестел. Сверху лежала расческа с клочками рыжих крашеных волос, тут же - массажная щетка, карандаш для бровей, банки с кремами, ночными и дневными, румяна и губная помада, щипчики, пилочки для ногтей - все, чем жила Ирина Григорьевна. Ведь, кроме этого и тряпок - шелковых, шерстяных, панбархатных и всяких других, от которых ломился шкаф, кроме туфель всех цветов, распиханных по многим ящикам, да слепой, животной любви к сыну, ничто не согревало ее душу. Даже волнение, которое она испытывала при встрече с Валентином Игнатьевичем или другими умелыми льстецами, лишь слегка задевало ее, и снова думы были полны всякой чепухой: где-то продается заграничный
Сейчас рядом с Ириной Григорьевной сидел и жал ей руку человек, которого она почти не знала. Но все в его облике, в манерах и поведении, в том, что он говорил о жизни, - все это покоряло ее и роднило с ним. В душе возникало чувство запоздалого сожаления. Вот кто умеет строить свой дом! И сколько бы люди ни говорили, что такое отношение к жизни осталось от прошлого, что это цинизм, ничего они не понимают или попросту завидуют.
– Заболтался я у вас, - поднимаясь с кресла, сказал Валентин Игнатьевич. Ведь я приехал маляров проверить. Не знаю, что с ними делать? Чуть отвернешься, они уже курят. Ох, и долго еще придется из мужичка лень выколачивать! Бездельники.
С этими словами он приложился к руке Ирины Григорьевны. Она спросила:
– У вас сегодня свободный день?
– Нет, работа в научной библиотеке, - с улыбкой ответил Валентин Игнатьевич.
– Но, сами понимаете; маляры. Невозможно сосредоточиться... "Ниль адмирари", то есть ничему не следует удивляться. Как видите, дорогая, разные препятствия стоят на пути ученого. Впрочем, - с иронией признался он, - это еще не самое худшее в нашей жизни. Перенесем.
Ирина Григорьевна проводила гостя, и не успела она открыть шкаф, чтобы выбрать платье к вечеру, как на пороге появился Петр Данилович.
– Опять здесь была эта лысая обезьяна!
– Прошу не оскорблять моих друзей. Это, во-первых. А во-вторых переоденься. Посмотри, на кого ты похож!
Петр Данилович растерянно оглядел себя. Костюм помялся, галстук старенький. Ну да ничего, сойдет. Он машинально взял расческу и под ней заметил блестящий осколок.
– Откуда это?
– спросил Петр Данилович.
Зачем же лгать по пустякам? Это не в манере Ирины Григорьевны. И она ответила, что слоистый камешек случайно оказался среди вяленых персиков.
– Вот растяпа!
– разозлился Петр Данилович.
– Твое воспитание. Подумать только - вместе с персиками прислал лабораторный образец.
Будучи инженером, Петр Данилович сразу узнал осколок фотоэнергетической плиты. Недавно Курбатов знакомил его с некоторыми своими работами, так как они интересовали Петра Даниловича с точки зрения использования их в той отрасли техники, которой он занимался.
На осколке были нацарапаны восьмерка и дата. Эти обозначения подтверждали догадку инженера, что перед ним лабораторный образец, который уже испытывался. Рассеянный сынок торопился и сунул его совсем в неподходящее место - в ящик, подготовленный для посылки. А может, случайно рассыпал фрукты, стал собирать и вместе с ними подобрал осколок. Ротозей. Наверное, все углы обыскал, не зная, куда делся образец No 8. Всыплет ему начальник, и поделом.
"Ветер в голове. И в кого он такой уродился?
– вздохнул отец, кладя осколок на место.
– Позорное легкомыслие". Разве он мог подозревать сына в чем-либо другом? Нет, он считал Георгия ветреным, ленивым, не очень способным, но в честности его не сомневался.
– Никакого письма при нем не было?
– указывая гребенкой на образец, спросил Петр Данилович.
– Какое там письмо! Ничего похожего.
Ирина Григорьевна сказала правду, однако почувствовала, что "ребенок", каким она до сих пор считала сына, набедокурил и его надо выручать. Ясно одно: нельзя признаваться, где находился осколок, нельзя говорить, что он был завернут в бумагу, - вряд ли это делается по рассеянности. Кроме того, она, так же как и Петр Данилович, верила сыну. Ничего дурного он не сделает. Все это пустяки, и нечего мальчика тревожить.