Ослик Иисуса Христа
Шрифт:
При мысли о снегопаде Ренар выглянула в окно. С неба сыпалась крошка. И не поймёшь сразу – снег ли, дождь? «А Хули», – припомнила она роман русского писателя Пелевина (то ли про животных, то ли про людей – Ингрид толком и не разобралась). У подъезда стояла брошенная машина. Который месяц уже стояла. Стояла и поглядывала себе исподлобья, чуть улыбаясь смешным радиатором. Одно колесо у машины было спущено, другие пока держались. Хотя, как знать? Колёс с обратной стороны Ингрид не видела. Машину засыпало снегом, а снизу она изрядно проржавела.
Машины? В целом, Ослик любил машины.
Что же касается машин
Ослику же нравились другие. Машины, брошенные в переулках, к примеру. Припаркованные где ни попадя и позабытые. Усыпанные жёлтыми листьями, мокрые, ржавые, неухоженные, с разбитыми радиаторами, но всё ж таки улыбающиеся, и как будто счастливые, что их наконец оставили в покое. Этих-то «свободных» Ослик и любил. Он мог часами смотреть на них, а затем воссоздавать по памяти – как правило в гуаши, складывая живописные зарисовки, или на бумаге и touch screen, сочиняя небольшие эссе и рассказы.
Тут же и эссе нашлось.
Ингрид отошла от окна, пролистала Осликову рукопись, и на ж тебе – расхохоталась. Эссе называлось «Автомобилисты и гомосексуалисты».
Довольно примечательная работа, где Ослик вывел образы двух машин – одна воплощала Госдуму (к зеркалу заднего вида у неё был привязан и трепетал на ветру закон о запрете гомосексуализма), а другая машина изображала как раз этот самый гомосексуализм. Госдума мчалась по Ленинскому проспекту, сбивая пешеходов и ограждения, а гомосексуализм стоял в подворотне, усыпанный листьями, проржавевший и с разбитыми фарами. «Ежегодно, – пишет Ослик, – по вине автомобилистов в России погибает примерно 120 тысяч человек (что составляет около 75 % от всех погибших в ДТП)».
А теперь финал: «По вине гомосексуалистов не погибает никто. Более того, – Ослика, казалось, не остановить, – тысячи гомосексуалистов и лесбиянок дарят друг другу счастье! Если, конечно, до того их не задавит какой-нибудь автомобилист», – заключает Генри (эссе датировано июнем двадцать девятого года).
Странное дело – Ингрид внезапно захотелось потрогать машину, брошенную под её окнами (усыпанную листьями, проржавевшую и с разбитыми фарами), что она и сделала. Ренар оделась, взяла фонарик и вышла во двор. Потрогав машину, она принюхалась – та пахла бензином, дедушкиным гаражом и моторным маслом Shell Helix (прекрасное масло, Ингрид и сама пользовалась таким, когда водила). На ощупь машина была холодной, мокрой и немного мягкой от тонкого слоя наледи.
Наледь таяла под пальцами. Ингрид заглянула в салон. И что ж? Там сидел Ослик! Он сидел прямо, чуть опустив голову, будто задумавшись, и отрешённо улыбался. На мгновение Ренар испугалась и даже вскрикнула, но тут же и успокоилась. До неё вдруг дошла комичность ситуации. Ослик кивнул, открыл дверь и предложил Ингрид присесть. Ингрид присела. Сидение было холодным, а к запаху бензина и масла добавился ещё и запах сигарет. Знакомый уже к тому времени запах Captain Black и едва уловимый аромат эспрессо.
– Кофе? – удивилась Ингрид.
– Кофе, бутерброды и сигареты, – ответил Ослик.
Он вынул из сумки термос, кофейную чашку с надписью «Caffe Hausbrandt» и пакет
– Откуда ты взялся?
Оказалось, он давно уже привязался к этой машине. Время от времени Генри приезжал сюда, забирался внутрь и подолгу сидел, размышляя о том, о сём.
– О том, о сём? – Ингрид потянулась за термосом.
– О том, о сём, – подтвердил Ослик. – Мысли ни о чём, как правило, самые продуктивные. Спустя время они видятся всякий раз иначе, а иногда и обретают смысл.
Снежная крошка постепенно сменилась дождём, и тот застучал, то усиливаясь от ветра, то затихая. Застучал по крыше, ударяясь о капот, о стекло, и вообще – ударяясь, как будто крошечные метеориты проникли в голову и устроили там новое исчезновение видов.
Эти «мысли ни о чём» Ослик и впрямь считал весьма ценными, полагая, что как раз бессознательное во многом определяет и само здравомыслие. Его убеждение вполне согласовывалось в том числе с идеями Фридриха Хайека (Friedrich August von Hayek, 1899–1992, австрийский экономист, сторонник либеральной экономики, лауреат Нобелевской премии). Хайек рассматривал свободный рынок не как особое изобретение человека, а исключительно как естественное явление. Ценообразование, к примеру, он сравнивал с языком, а бесспорный прогресс капитализма относил, опять же, – на счёт особенностей физиологии человеческого мозга.
В своей работе «The Sensory Order» (семантически – «естественный порядок», 1952) экономист даже предложил гипотезу-основание для будущей технологии нейрокомпьютеров (опередив самого Дональда Хебба – главного изобретателя искусственных нейронных сетей).
Ингрид слушала и удивлялась: Ослик из ничего мог сделать захватывающую историю. Вот с кем не соскучишься. К тому же, он соединял, казалось бы, несоединимые понятия.
Тут-то и случилась «воскресная» интрига: к концу рассказа о «естественном порядке» выяснилось, что Ослик в машине – вовсе не Ослик, а его в некотором роде клон. Достоверная копия – вполне разумная, материальная и осязаемая.
Через минуту явился и реальный Генри.
Он вышел из BMW, припаркованной метрах в десяти, у детской площадки. Держался чуть скованно, с лёгкой иронией (как обычно), а на этот раз ещё и с букетом гербер. Герберы, словно подсолнухи у Ван Гога, тянулись каждая в свою сторону, воссоздавая весёлый хаос, и так же как у Ван Гога, два или три цветка уже подсохли.
У двери он попросил Ингрид выключить телефон. Ингрид выключила – клон тут же исчез, а Ослик преспокойно занял его место. Как ни в чём не бывало он устроился на водительском сиденье, опустил руки на руль и в задумчивости уставился перед собою.
– Вряд ли ЕГО можно назвать клоном. Тактильное поле, – промолвил Ослик и, будто очнувшись от мыслей, протянул Ингрид «подсолнухи».
– А бутерброды? – спросила Ренар.
– И бутерброды, и кофе – тоже образ, – ответил Генри. – Осязаемый образ. То, в чём нуждается любой, а испытывая голод, тем более. – Он взглянул на Ингрид и вдруг рассмеялся (искренне и как-то с нежностью даже).
Стало быть, Ингрид и ела, и нет. На вкус еда ничем не отличалась от обычной, лишь приятное ощущение лёгкости, и то – она вряд ли заметила бы, не появись реальный Генри. Да и был ли он реальным? – поди разберись теперь.