Ослиная порода

Жеребцова Полина Викторовна

– Как это?

– Она умерла!

Мне мамино утверждение не понравилось: что значит умерла?! Конечно, я спросила и об этом. Но мама буркнула:

– Поговорим в другой раз. – Вздохнула и прибавила: – Рано тебе еще смотреть взрослые фильмы!

Синие горы

Наш дом из красного кирпича, высотой в четыре этажа казался мне огромным, словно пиратский корабль. В нем жили люди, говорившие на разных языках, каждый в своей квартире, как в каюте.

Бегать за угол дома мне категорически воспрещалось,

но я делала это каждый день. За углом я видела горы. Горы были синими! Их вершины манили к себе, солнце, отражаясь в жестяных крышах частных домов, слепило глаза. Я дала тысячи клятв, что обязательно вскарабкаюсь на вершины гор, когда вырасту.

Не застав меня около подъезда, мама знала куда идти. Обычно она подкрадывалась ко мне сзади, сняв с ноги шлепанец и взяв его в правую руку. Дворовые дети сдержанно, чтобы жертва не очнулась раньше времени и не избежала тумаков, хихикали в предвкушении нагоняя, но мне было все равно: я не замечала их. Открыв рот от восхищения, я любовалась горами. И только после того, как мамин шлепанец хлопал меня по мягкому месту, а толпа детишек вопила от восторга, я понимала, что время смотреть на горы истекло.

Если мне удавалось, я удирала на середину двора, и мама довольно смешно бегала за мной не в силах догнать. Когда удача поворачивалась ко мне спиной, мое ухо горело: за него меня волокли домой. Мама приговаривала:

– Сколько можно повторять упрямому созданию: за углом дорога и машины! Машина собьет тебя – и все, поминай как звали! У всех дети как дети, а у меня осел непослушный! Почему ты не жалеешь мое сердце?

Я старалась поддержать философскую беседу:

– Раньше здесь было море, а теперь наш город. Горы вокруг него словно кольцо. Мама, а может быть, мы – русалки и на самом деле здесь до сих пор море?

– Пожалуй, оставлю тебя на месяц без сладкого, – парировала мама, задыхаясь от усердия, так как я упиралась. – Ишь как фантазия разыгралась! Это, вероятно, от шоколада.

Иногда нам встречалась соседка – тетя Марьям или дедушка Анатолий: они преграждали маме путь, требуя освободить пленницу.

И мне удавалось ускользнуть.

Снова за угол.

Мяу!

Я заболела, да так сильно, что чуть не умерла. Вернее, умерла немножко, а потом ожила под капельницами. Что такое смерть, я совсем не понимала, поэтому просто повторяла чужие и незнакомые слова за взрослыми, когда мне было особенно плохо.

Времена грянули тяжелые: правительство считало, что ребенку, которому исполнилось четыре года, никакая мама не нужна. И мам выгоняли за двери больничной палаты.

– Только в часы посещений приходите! – истошно кричал врач в застиранном сером халате.

Часы посещений длились недолго, а ночевать в палате одним детишкам было страшно.

Я лежала распятая под капельницами, по тонким трубкам сквозь иглы и дальше – по венам обеих рук бежали спасительные лекарства.

Главная моя мечта заключалась в том, чтобы мама осталась со мной. Каждый раз, когда она уходила, я плакала:

– Ты ведь вернешься? Я не останусь здесь одна? Когда ты придешь?

Мама говорила, что скоро.

И вот что она придумала: она заключила с врачами тайный договор. Согласилась убирать, мыть и чистить больничные коридоры и палаты, готовить еду на больничной кухне, относить вещи в прачечную и не получать за это ни копейки. Никто не платил ей зарплату. Зато ей разрешили находиться в больнице, ночевать на старой поломанной кровати в подсобке и видеть меня.

Мама делала чужую работу, но никому и в голову не приходило удивляться этому факту.

– Привет! – Между многочисленными делами мама забегала в палату. – Смотрите, что я принесла!

И, пока не видит врач, быстро давала мне и другим детям по конфете.

– Ешьте! Ешьте быстрее! А то строгий доктор отнимет сладости и меня отругает!

Дети усиленно жевали.

Мои маленькие соседи по палате подолгу не видели своих родителей и очень скучали. Они были в восторге, что моя мать играет с нами. Иногда дети окружали ее, просились на руки, и тогда я начинала истошно реветь.

– Тише, ослик, – успокаивала меня мама, – я ведь пришла к тебе, а они по две-три недели не видели родных!

Некоторые дети были из горных сел, и приезжать в город их родители не могли.

Как же мы боялись капельниц и уколов! Мы пытались кусаться, драться с медсестрами и врачами, но они всегда побеждали, приходя по нескольку человек и безжалостно награждая непослушных пациентов тумаками.

– Всех вылечим, хотите вы того или нет! – говорила строгая медсестра Даша, грузная и неповоротливая. От нее всегда пахло сигаретами.

– Мяу! Мяу! – вопила я.

От страха вместо «мама» у меня почему-то получалось «мяу». Остальные дети подхватывали мяукание, и вскоре наша палата походила на питомник несчастных больных кошек.

В больнице я пробыла довольно долго – около полугода. Большая часть лета была пропущена, осень тоже, и вернулась домой я посередине зимы.

Врачи собирались сделать мне еще одно обследование, но выставили нас с мамой из «гиппократовых кущ» совершенно неожиданно, после того как мама спасла чеченскую девочку.

Врачи перепутали лекарство, сделали укол – девочка побледнела, закричала и потеряла сознание, однако никакой помощи ей не оказывали в течение часа. Моя мама требовала срочно отправить ребенка в реанимацию, понимая, что девочка умирает. Но маме посоветовали заткнуться. Тогда она по телефону-автомату вызвала «скорую помощь». «Скорая помощь» приехала, забрала ребенка, и в другой больнице девочку спасли. Маме этого не простили: главный врач в сером халате выгнал нас буквально на следующий день, объявив, что я абсолютно здорова.