Основание
Шрифт:
Почему-то я ему сразу поверил, и мне стало очень не по себе. Я почувствовал, что начинаю паниковать, но попробовал разобраться в ситуации.
Продолжая свой рассказ, Петров пояснил, что эти деятельные Плохиши бывают трех разновидностей. У одних нездоровая кровожадность объясняется тем, что они полагают, что все секвенции от Сатаны, или как там его называют еще в разных религиях. Мол, Господь сотворил мир и законы, по которым этот мир существует. И никто, кроме самого Творца, нарушить эти законы не в силах. А Нечистый создал секвенции, которыми искушает людей и ставит под сомнение авторитет Творца.
Вторая порода Плохишей состоит из атеистов и агностиков, отягощенных гуманизмом и любовью к человечеству в тяжелой форме. Они полагают, что существование
А третьи бубнят что-то совсем уж невнятное о том, что секвенции разрушают основу мира. Что это за основа такая никто не знает, но защищать они ее готовы всеми средствами.
Несмотря на описанные различия, все Плохиши чудесно ладят между собой и являются весьма серьезной силой. Сотрудничество, взаимопомощь и обмен информацией у них в большой чести, поскольку все они выдающиеся гуманисты.
— Довольно странно, — заметил я. — Убежденные противники применения секвенций применяют секвенцию для борьбы с секвенциями. Не противоречит ли это их убеждениям?
— А им это пофиг, — объявил Петров. Знаешь анекдот про пофигистов?
Я кивнул головой, знаю. [3]
Существуют люди, противостоящие Плохишам, — продолжил Петров.
— Кибальчиши, — подсказал я.
— Веселый ты человек, Траутман, — улыбнулся Петров. — Могу тебе сообщить, что общепринятой является другая терминология. Та же, что применяется на биржах. Плохишей, называют Медведями, поскольку они хотят задавить секвенции. А мы, как ты догадываешься, Быки. Почему-то принято использовать английский термин — булл. Буллы — это те, кто обладают теми или иными знаниями о секвенциях и успешно используют их в своих интересах. Большинство из буллов обладают огромной властью и деньгами, которые зачастую обеспечиваются применением секвенций. Но нельзя сказать, что буллы объединены в группу в полном смысле. Будучи людьми незаурядными и, как правило, своекорыстными, они не хотят поступиться ничем, из того что имеют. А объединение в организацию уменьшит личную власть каждого из них. Как правило, они не враждуют, а случается, и помогают друг другу. Но по-настоящему объединиться они смогли бы только перед лицом общей серьезной опасности.
3
На учредительном съезде партии пофигистов председатель партии дает интервью журналистам.
Ж. — А какова программа вашей партии?
П. — Программа очень простая: нам всё пофиг.
Ж. — Так-таки и всё?
П. — Да, абсолютно всё пофиг.
Ж. — И деньги тоже?
П. — Нет, деньги нам не пофиг.
Ж. — Но это противоречит вашей программе!
П. — А вот это нам пофиг.
Теперь давай вернемся к твоим способностям, Траутман. Для обозначения людей, обладающих таким даром, мы используем слово граспер. [4]
Грасперы ощущают секвенции с помощью различных чувств. В твоем случае — это обоняние. У других — слух и зрение. С житейских и медицинских позиций грасперы проявляют себя тем, что у них случаются зрительные или слуховые галлюцинациям. Поэтому, как правило, занимаются грасперами врачи соответствующих специальностей: окулисты, сурдологи и отоларингологи, но чаще всего — психиатры. Понятно, что и буллы, и медведи стараются держать под контролем все подозрительные случаи, и в мире происходит непрерывная охота на грасперов. Охотники, правда, преследуют разные цели. Буллы стремятся привлечь грасперов к изучению секвенций, а медведи использовать для замораживания
4
По мнению Петрова «граспер» произошло от английского глагола to grasp (одно из значений: быстро понять что-то). В то же время, в английском есть слово grasper, имеющее совсем другое значение — что-то вроде рвача или хапуги.
Некоторые считают, что это сокращение от английского grace percipient. По-русски это что-то вроде «воспринимающий благодать». За эту версию говорит тот факт, что ощущение (в широком смысле, с помощью любого чувства) присутствия секвенции (то, что для себя я называл шалимаром) принято называть грэйс.
Некоторые из буллов одновременно являются грасперами, что легко объяснимо. Труднее понять, среди медведей тоже есть грасперы.
Роберту первому пришло в голову поискать грасперов среди людей с обонятельными галлюцинациям. Он потратил немало времени и средств для изучения соответствующих историй болезни и, в результате, обнаружил тебя. Почти сразу же, из уже упомянутого мною источника, про нового граспера узнал и я. К сожалению, вскоре и медведи стали обладателем этих сведений. Боюсь, что их информатор по-прежнему находится в близком окружении Роберта.
— А почему Роберт Карлович сразу же, как только меня обнаружил, не рассказал о секвенциях? Зачем он медлил два года? — удивился я.
— Не «зачем», а «почему» и не медлил, а ждал, — объяснил Петров и уставился на меня. — Ну, думай! Ты уже знаешь достаточно, чтоб догадаться.
Я начал думать. Ничего путного в голову не приходило.
— Давайте вспомним, что он для меня сделал, — начал рассуждать я вслух. — Он дал мне невероятно огромные деньги, чтоб я смог реализовать все мечты и выполнить все желания. Затем он дождался, пока мне это всё надоест. С карманами полными денег мне стало жить неинтересно, а к честной бедности возвращаться не хотелось. Одним словом, мне стало безнадежно скучно, а Роберт Карлович, рассказав про секвенции, эту скуку развеял, и я понял, что смогу изучать секвенции с неослабевающим интересом всю жизнь. — Я посмотрел на Петрова, пытаясь понять, одобряет ли он ход моих мыслей. Глазки Петрова были скрыты за опущенными роскошными черными бровями, и неодобрения мне в них прочитать не удалось. Поэтому я довольно уверено закончил:
— В результате Роберт Карлович получил в моём лице не просто наемного сотрудника-граспера, а соратника, правильно?
На лице Петрова проявилась задумчивость. — В принципе, Роберт парень сообразительный и вполне мог это предвидеть, но речь сейчас совсем не об этом. Думай, Траутман. Я хочу, чтобы ты сам догадался.
Я начал размышлять, но вскоре понял, что не понимаю, о чем именно нужно думать.
— Хорошо, я тебе немного помогу, — недовольно сказал Петров. — Как часто ты ощущаешь грэйсы?
— Что ощущаю? — удивился я.
— Ну, эти твои «шалимары», — терпеливо пояснил он.
— По-разному, — задумался я. — В последнее время до позавчерашнего дня вообще не ощущал.
И тут до меня дошло.
— Я понял! — почти закричал я. — Три года, до последних дней, все секвенции спали, у них был период безразличия. И спали они из-за того, что три года назад медведи должным образом придушили кого-то из грасперов!
— Верно, — согласился Петров. — А теперь объясни, почему тебя самого до сих пор не придушили, хотя следят уже два года?
Я задумался, и мне стало дурно. Я понял, что убивать меня в течение двух последних лет, чтоб заморозить секвенции, смысла не было. Они и так были заморожены. Потом я понял, что секвенция, в которой завершающим штрихом была бы моя гибель, не могла сработать потому, что мирно спала вместе со всеми. А еще через секунду я подумал, что эта секвенция, как и все, проснулась, и кое-кто очень хочет, чтоб она была выполнена, причем, как можно скорее.
— Мы, кажется, собирались прогуляться? — прервал мою задумчивость Петров.