Основы человечности для чайников

Шашкова Екатерина Владимировна

Ксюха замешкалась.

Ну а что она сделает?

Разговаривать с Тимуром перестанет? Да ну, детский сад какой-то! Он её учитель всё-таки.

Начнёт рассказывать про него гадости? А зачем? Да и не поверит никто, только засмеют.

Покажет школьному фан-клубу фотографию фотографии? Ну, той самой, где он в одних плавках стоит? Так это вообще не месть, а бесплатная реклама.

Но Тимуру, кажется, и неозвученной угрозы вполне хватило.

— Я не… Извини, я… — Он нервно сглотнул. — Прости, я не должен был этого делать.

Испугался, что ты можешь узнать что-то лишнее, растерялся, не успел сориентироваться… Признаю, это было глупо.

— Это было обидно. Я тебе доверяла. Всегда доверяла.

— Извини.

Тут, наверное, стоило ответить: «Да ладно, проехали», но что-то мешало. Да, Ксюха могла произнести и это, и любую другую условную фразу, показывающую, что конфликт исчерпан, и была бы рада это сделать. Но для этого пришлось бы соврать.

Или действительно простить Тимура.

Переступить через страх, через боль, через саму себя.

Но такие вещи не происходят по желанию или по приказу, они просто в какой-то момент случаются сами. Тогда, когда приходит время. Тогда, когда внутри всё перестаёт скручиваться в тугой узел от одной только мысли о пережитом ужасе.

А сейчас Ксюха хотела простить Тимура, очень хотела — но не могла. Но и соврать ему не могла тоже.

Поэтому она просто сказала:

— Я понимаю. Но, наверное, домой пойду. И так уже задержалась.

— Погоди, я такси вызову.

— Тут пять минут медленным шагом.

— Стой, кому сказано! Ксюша!

Ксюха нехотя замерла на полпути к дверям, дожидаясь, пока Тимур закончит тыкать в приложение.

Потому что он был прав: обида обидой, а нарваться в темноте на каких-нибудь гопников (для разнообразия — настоящих) совсем не хотелось.

Таксисты, как назло, брать заказ не спешили, и на экране телефона уныло мигала надпись «идёт поиск». Минуту, вторую…

— Мы толстовку не постирали, — вспомнил Тимур, когда стоять молча стало уже совсем невмоготу.

— Скажу, что Инга угостила меня томатным соком, а я нечаянно пролила его на себя.

— Мне жаль, что так получилось. Я не должен был…

— Прекрати извиняться, я уже поняла, что тебе стыдно. Просто прими как факт, что я обиделась. Но это пройдёт, потому что на самом деле ты не сделал ничего непоправимого.

— Я сделал достаточно. Я без разрешения воздействовал на твой организм, я сделал тебе больно, я тебя испугал…

— Ты сам в тот момент больше меня испугался, — не сдержалась Ксюха.

— Я был в панике, — спокойно подтвердил Тимур. Слишком спокойно. С тем оттенком холодной отстранённости, который особенно хорошо удаётся, когда внутри всё клокочет от ярости. — Я поговорю с Дианой. Она больше тебя не тронет.

— А этот… Ну, мужик. Кто он вообще? Её жених?

— Нет, её младший брат. Он тоже не тронет без её приказа. Но они продолжат искать Людвига. Так что, если желаешь ему добра, держись от него подальше. И в любом случае держись подальше.

—

Да что он такое натворил?!

— Ты же говорила, что он ничего от тебя не скрывал?

— Не скрывал. Он признал, что сделал что-то плохое, но не хотел об этом говорить. Я не настаивала. Видно же, что ему неприятно вспоминать.

— Неприятно ему! А устраивать всё это приятно было?! — с неожиданной злостью прошипел Тимур. И осёкся, перевёл взгляд на звякнувший телефон. — Такси приехало. Пошли, провожу.

По лестнице спускались молча.

Так же молча шли до нужной машины, почему-то припарковавшейся возле соседнего подъезда.

И только когда Тимур (тоже, конечно, молча) распахнул перед Ксюхой дверь, она замешкалась и осторожно потянула его за рукав.

— Тимур Игоревич… Спасибо. И извините.

— Тебе-то за что извиняться?

«За то, что не собираюсь следовать вашим советам и бросать Людвига в беде, конечно».

Ксюха пожала плечами и нырнула в салон.

Ночью ей снились темнота и тишина, пустота и безвременье. Чёрное беззвёздное небо, мгла, наползающая со всех сторон, отсутствие опоры и стремительное падение.

И вода, куда же без неё.

Вода сочилась из ниоткуда, медленно, но неотвратимо. Окатывала холодом ноги, обнимала их, гладила, поднималась выше — невидимая и неслышная. А потом под водой обнаружилось дно — вязкое, чавкающее. Оно затягивало всё глубже: сперва по пояс, затем по грудь, и дальше, до самого подбородка. И ещё немножко.

Ксюха дёрнулась изо всех сил — и это было последнее, что она успела сделать до того, как илистый мрак окончательно запечатал рот, мешая вдохнуть.

Выдохнуть.

Закричать, разрывая покров беззвучия и безмолвия.

По ушам хлестнул вой — пронзительный, испуганный и совершенно нечеловеческий. Ксюха вздрогнула всем телом, вцепилась в первое, что попалось под руку, — тёплое и меховое. Вой усилился, потом резко оборвался. Меховое тоже исчезло, просто растворилось в воздухе, как последние отголоски сна.

— Доброе утро, — произнёс недовольный голос над ухом. — Или не утро.

— Не утро. Будильник ещё не звенел. Кажется. — Ксюха осторожно открыла глаза.

Будильника поблизости не было.

Окон, сквозь которые можно определить (или не определить) время суток, — тоже не было.

Зато был взъерошенный после сна Людвиг, камин и ворох шкур. И зыбкая надежда, что именно шкуры и были тем самым тёплым и меховым, но…

— За хвост-то зачем дёргать? Я же и куснуть мог спросонья… — проворчал оборотень. Даже в человеческом обличье он умудрялся выглядеть как грустная собака, которой этот хвост отдавили.

— Я нечаянно. Извини. И извини, что разбудила. Я сейчас уйду. — Ксюха поёжилась. В Доме было тепло, но после кошмара слегка знобило. Или не слегка. Да и сидеть посреди комнаты в тонкой ночнушке было неловко.