Основы литературоведения. Анализ романного текста: учебное пособие
Шрифт:
Помимо экспрессивности здесь обращает на себя внимание многословность, которая объясняется, во-первых, отсутствием привычки формулировать свои мысли, во-вторых, взволнованным состоянием героя, в-третьих, стремлением доказать окружающим, какие мотивы двигали им и какое большое место занимали в них благие порывы.
Писателю тоже необходимо зафиксировать эти порывы, даже если они еще не реализовались в поступки или убеждения. Говоря об убеждениях применительно к Мите, нужно иметь в виду не идеологические представления (поэтому он носитель своего «голоса», но не «идеи»), а нравственные принципы, присутствие которых является одним их главных признаков личности. При всей своей импульсивности и непредсказуемости Митя все время думает о них, анализируя себя, видя в себе плохое и ища хорошее.
На данном этапе его более всего беспокоит вина перед Катей, желание отдать ей долг и не быть подлецом в ее глазах. Ради этого ему
Но в Митином сознании и его поведении есть и другие мотивы, в которых он сам признается и которые, к сожалению, подтверждаются фактами. Например, предлагая молоденькой Кате деньги для отца, он поначалу смеется над ней, отказывает, хотя затем и дает их. Обольщает девицу, не считая нужным сделать ей предложение. Тратит деньги, хотя они чужие. Все это обнаруживает множество противоречий в поступках и мотивах. У Ивана противоречия в мыслях, идеях и взглядах отражались в противоречиях нравственно-психологических, у Мити это противоречия в поведении, настроении, а отсюда – в нравственной позиции. Поэтому не удивительно, что Иван его «гимну не верит», а весь город убежден, что именно Митя убил Федора Павловича. Сам же герой, крича об убийстве, по-настоящему убить и не хочет, и не сможет, а если убил бы, то в состоянии аффекта и тут же покаялся бы – и судьям не пришлось бы так долго искать убийцу.
Свои принципы понимания личности Достоевский демонстрирует и на других персонажах, окружающих героев и входящих в сферу их жизнедеятельности, в том числе и на детях. У всех сложные противоречивые характеры: Катерина Ивановна то целует Грушеньку, то грозит ей плетью, то плачет с ней, то кинжал в сердце готова вонзить, то защищает Митю, то предает его; Лиза прямо признается в своей непоследовательности; мальчики оказываются и жестокими и добрыми; Снегирев то унижается, то гордыню проявляет; даже Федор Павлович Карамазов и «зол и сентиментален». Для доказательства этого тезиса можно воспроизвести по крайней мере треть эпизодов романа.
А все лишний раз подтверждает мысль, во-первых, о присутствии личностного начала во многих людях, а не только в избранных; во-вторых, о сложности личностной структуры любого человека; в-третьих, о необходимости знания такой сложности для тех, кто так или иначе причастен к решению социальных и этических проблем.
Указанные особенности неоднократно привлекали внимание исследователей (Н.М. Чирков, М.М. Гиршман, А.А. Белкин, Ю.В. Манн, Г.М. Фриндлендер, Э.А. Полоцкая, В.Д. Днепров, Л. И. Сараскина) [59] . Подмечая противоречия в характерах героев, Белкин объяснял их раздвоением личности, Полоцкая – многомотивностью поведения. Чирков, обозначив увиденные им противоречия как парадоксы, добавил, что это могут быть парадоксы страсти, парадоксы чувства, парадоксы человеческой психики. Характер самих противоречий большей частью мотивировался антиномией социального и антисоциального в герое: «История преступления Раскольникова – это история предельного обострения и социального и антисоциального чувства в человеке. По поводу «Бесов»: «Писатель вновь вскрывает повторяемое в каждом романе темное, инстинктивное, антисоциальное в человеке». В «Братьях Карамазовых» Достоевский вскрывает неумолимые противоречия, коренную для его мира антиномию социального и антисоциального в человеке». Многократное повторение данной мысли говорит о ее значимости и о необходимости учета в любом исследовании.
59
Чирков Н.М. О стиле Достоевского. М., 1967; Гиршман М.М. Совмещение противоположностей // Типология стилевого развития XIX века. М., 1977; Белкин А.А. О реализме Достоевского // Творчество Достоевского. М., 1959; Манн
Подобный аспект как существенный в понимании личности отметил Днепров в книге, посвященной анализу внутреннего мира героев Достоевского. Ученый еще категоричнее утверждает: «Достоевский подходит к человеку не со стороны простоты, а со стороны сложности… Писатель находится в оппозиции к идее простоты». Обнажая и выявляя противоречия в сознании героев и их поведении, Днепров исследует качественный характер этих противоречий, показывая, что в одних случаях они являются показателем нравственной многосоставности, когда доброе не исключает злое; в других – психологической сложности, в частности соединения сознательного и неосознанного, когда в поведении и настроении возникают неожиданности («вдруг»), при этом неосознанное обусловливается не только сексуальными мотивами, как у Фрейда. Как подчеркивает исследователь, на примере героев Достоевского можно наблюдать разные формы сознания и разные стадии бессознательного. Словом, внимательный взгляд может увидеть у Достоевского чрезвычайно разнообразные грани внутреннего мира личности, знание которых необходимо сегодня. Отсюда характер психологизма, который Днепров называет угадывающим, умозаключающим. Отсюда же потребность в аналитическом подходе к рассмотрению героев.
Глубокий анализ подобных особенностей на стилевом уровне позволяет Гиршману уточнить и определить их как «сосуществование и совмещение противоположностей» или «соединение и несоединимость предельных противоположностей». Совмещение предполагает, с одной стороны, противопоставление, с другой – «принципиальное двуединство», предельное напряжение противоречий, но не их разрешение. Причины такого явления кроются, по мнению ученого, в «кризисной структуре человеческого сознания», в «коренной ситуации самой жизни», «во всеобщей трагедии человеческого бытия и человеческого сознания», как их воспринимает Достоевский. Итак, многие исследователи задумывались над специфическими качествами личностного мира в романах Достоевского и по-своему трактовали их.
Продолжая основной ход нашей мысли, напомним, что в предшествующем анализе мы тоже пытались объяснить и интерпретировать те сложности и противоречия, которые поражают в героях Достоевского, но не ради поиска самих этих противоречий, а ради выяснения того, насколько они влияют на тип личности, на ее отношения с миром, на характер ситуации и тем самым на структуру романа.
Очевидно, стоит еще раз подчеркнуть их многообразие и напомнить, что мы находим противоречия не только между социальным и антисоциальным, но также в мыслях и идеях героев, в их нравственном складе, противоречия между идеями и нравственностью, между мыслями и действиями, между нравственно окрашенными представлениями и психологическими порывами.
Результаты такого анализа приобретают теоретический смысл, подтверждая необходимость аналитически дифференцированного подхода к рассмотрению личности в произведениях Достоевского и в романах вообще, а также учета реальной сложности человеческой личности, исследование которой в художественном творчестве отличается от научного, но, по словам В.Д. Днепрова, «во многих случаях обладает не меньшей силой доказательности», чем в научных сочинениях, благодаря чему его результаты могут быть использованы для дальнейшего построения теории личности вообще, особенно если учесть, что в последнее время открытия и обобщения нередко рождаются на стыке различных областей знания.
Во всех отмеченных особенностях видится еще одна грань новаторства Достоевского в сфере освоения романа, но она тоже соотносится с традицией, наметившейся ранее и продолженной впоследствии. Что касается предшествующего опыта, то о Пушкине уже говорилось словами Благого. Если иметь в виду последующий опыт русской литературы, то любопытны наблюдения Есина [60] над творчеством Чехова, у которого тоже воспроизводятся всякие неожиданности, т. е. мысли и поступки, возникающие «почему-то», «как-то вдруг», что свидетельствует о существовании и у него того подхода к личности, который был возведен в принцип Достоевским.
60
Есин А.Б. О двух типах психологизма // Чехов и Лев Толстой. М., 1980.