Основы теории аргументации: Учебник.
Шрифт:
В серьезных доказательствах всегда прибегают к ссылкам на авторитетные источники в качестве исходного пункта и надежной поддержки.
Как писал М.Кондорсе, в средние века «речь шла не об исследовании сущности какого-либо принципа, но о толковании, обсуждении, отрицании или подтверждении другими текстами тех, на которые он опирался. Положение принималось не потому, что оно было истинным, но потому, что оно было написано в такой-то книге и было принято в такой-то стране и с такого-то века. Таким образом, авторитет людей заменял всюду авторитет разума. Книги изучались гораздо более природы и воззрения древних лучше, чем явления вселенной» [148] . В основе своей эта критика идет в русле общего отношения Просвещения к средним векам. Кондорсе, конечно, прав, подчеркивая авторитарный характер средневекового мышления. Однако он излишне прямолинейно разграничивает «авторитет разума» и «авторитет людей», истолковывая последний как противостоящий разуму. Подобно многим другим критикам средневековой авторитарности, Кондорсе
О самом выдающемся представителе средневековой философии — Фоме Аквинском Б.Рассел пишет: «Он не занимался исследованием, результат которого нельзя знать заранее. До того, как он начинает философствовать, он уже знает истину: она провозглашена католической верой. Если он может найти по видимости рациональные аргументы для некоторых областей веры — тем лучше; если же не может, ему требуется всего навсего вернуться вновь к откровению» [149] . Здесь опять-таки верная мысль об авторитарности средневекового мышления излагается в излишне категоричной форме, в частности без учета того важного аспекта, что во время Фомы Аквинского ссылки на авторитет сделались уже в значительной мере формальными, так что опора на один и тот же круг авторитетных источников (или даже выдержек из них) могла стать отправной точкой в создании двух принципиально отличных теоретических конструкций.
148
Кондорсе М. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума.
– М.; СПб., 1909.
– С. 126.
149
Рассел Б. История западной философии. — М., 1959. — С. 481.
Что касается авторитетных источников, то лучшим их подтверждением служат, по мнению средневекового человека, их древность и несомненные прошлые успехи. Самой древней является Библия, представляющая единственный в своем роде «полный свод всех возможных истин» (Ориген), сообщенных человеку Богом и сохраняющих свое значение на все времена. В Библии есть ответы на все вопросы, задача заключается в том, чтобы расшифровать, раскрыть и разъяснить сказанное в ней. Чем ближе стоит текст ко времени Откровения, тем более достоверным и важным он является. После Библии наибольшим авторитетом обладает патристика, прямая восприемница апостольской традиции. Созданная патристикой философия — первая по времени в христианстве — на всем протяжении средних веков служит прообразом всякого философствования, его классическим образцом. «...Средневековый философ постоянно обращается за подтверждением всех своих мнений к библейскому или патриотическому авторитету, непрерывно цитирует христианскую классику, переписывая нередко вместо доказательства целые страницы древних текстов. Степень подобия своего мнения мнениям древних есть для него степень истинности этого мнения» [150] .
150
Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии. Латинская патристика. — М., 1979. — С. 9—10.
Из авторитарности средневековой культуры непосредственно вытекает ее комментаторство, стремление ограничиться детализацией доктрины и уточнением частностей, не ставя под сомнение, а иногда даже вообще не обсуждая ее центральные положения. В форме комментария написана значительная часть средневековых философско-теологических сочинений, особенно относящихся к раннему средневековью. В позднем средневековье теоретическая мысль оказалась однако достаточно свободной вариацией на темы, определенные комментируемым текстом.
Авторитарностью определялся и существенно экзегетический характер средневекового теоретизирования. Средневековый мыслитель всегда начинает с классического текста и ставит своей непосредственной задачей не его анализ и критику, а только правильное его истолкование. «Текст, написанный много веков назад и освященный традицией, текст, в котором нельзя изменить ни слова, деспотически правит мыслью философа, устанавливает ей предел и меру», — пишет Майоров [151] . Вместе с тем он обоснованно замечает, что «каждый экзегет давал свою и непременно “более точную”, как он считал, реконструкцию мыслей авторитета, на деле вместо реконструкции создавая обычно конструкцию, навязывая авторитету свое собственное видение предмета» [152] .
151
Там же. С. 10
152
Там же. С. 12.
Авторитарность средневекового мышления и средневековой аргументации — парадигма авторитарности мышления и аргументации в рамках любой жесткой структуры, будь то тоталитарное общество, армия, церковь, высокоинтегрированная масса или «нормальней» наука. Во всех этих обществах и сообществах мышление и аргументация во многом находятся не только под властью традиции, но и под властью авторитетов.
С традиционализмом и авторитарностью средневековой культуры тесно связана
153
См.: Хейзинга Й. Осень Средневековья. — С. 261.
С формализмом связан широко распространенный в средневековье идеализм — уверенность в том, что каждый возникший вопрос должен получить идеальное разрешение. Для этого нужно только познать правильное соотношение между частным случаем и вечными истинами. Само это соотношение выводится, когда к фактам прилагаются формальные правила.
Подобное истолкование процедуры решения конкретных проблем так или иначе ведет к казуистике. «Так решаются не только вопросы морали и права; казуистический подход господствует, помимо этого, и во всех прочих областях жизни. Повсюду, где главное — стиль и форма, где игровой элемент культуры выступает на первый план, казуистика празднует свой триумф» [154] .
154
Там же. — С. 259.
Средневековая аргументация в большинстве случаев является формалистической и казуистической. Это верно и для других типов общества с жесткой структурой.
Непосредственно из всеобщего формализма средневековой культуры вытекает своеобразная, донельзя упрощенная манера мотивации. В любой ситуации выделяются лишь немногие черты, которые заметно преувеличиваются и ярко расцвечиваются, так что, замечает Й.Хейзинга, «изображение отдельного события постоянно являет резкие и утяжеленные линии примитивной гравюры на дереве» [155] . Для объяснения обычно бывает достаточно одного единственного мотива, и лучше всего самого общего характера, наиболее непосредственного или самого грубого. В итоге почти всегда получается, что объяснение-всякого случая готово как бы заранее, оно дается с легкостью и с готовностью принимается на веру. «Если мы согласимся с Ницше, что “отказ от ложных суждений сделал бы жизнь немыслимой”, то тогда мы сможем именно воздействием этих неверных суждений частично объяснить ту интенсивность жизни, какою она бывала в прежние времена. В периоды, требующие чрезмерного напряжения сил, неверные суждения особенно должны приходить нервам на помощь. Собственно говоря, человек средневековья в своей жизни не выходил из такого рода духовного кризиса; люди ни мгновение не могли обходиться без грубейших неверных суждений, которые под влиянием узкопартийных пристрастий нередко достигали чудовищной степени злобности» [156] .
155
Там же. — С. 263.
156
Там же. — С. 264.
Именно формализмом Й.Хейзинга объясняет поразительное — с более поздней точки зрения — легкомыслие и легковерие людей средневековья. Это легкомыслие может даже внушить впечатление, что они вообще не имели никакой потребности в реалистическом мышлении. Легковерием и отсутствием критицизма проникнута каждая страница средневековой литературы [157] .
Характерные черты средневековой культуры, и прежде всего ее авторитарность и традиционализм, обусловили чрезвычайную распространенность в ней дидактизма, учительства, назидательности.
157
См.: Там же.
Средневековый человек во всякой вещи ищет «мораль», тот непременный урок, который заключается в этой вещи и который составляет основное ее содержание. В силу этого каждый литературный, исторический или житейский эпизод тяготеет к кристаллизации в нравственный образец, притчу или хотя бы поучительный пример или довод. Всякий текст обнаруживает тяготение превратиться в сентенцию, изречение.
Все, сказанное о средневековой авторитарности, в общем и целом относится и к авторитарности в любую иную эпоху. Средневековое мышление — только пример авторитарного мышления как такового.
Авторитарное мышление стремится усилить и конкретизировать выдвигаемые положения прежде всего путем поиска и комбинирования цитат и изречений, принадлежащих признанным авторитетам. При этом последние канонизируются, превращаются в кумиров, не способных ошибаться и гарантирующих от ошибок тех, кто следует за ними.
Мышления беспредпосылочного, опирающегося только на себя, не существует. Всякое мышление исходит из определенных, явных или неявных, анализируемых или принимаемых без анализа предпосылок, ибо оно всегда опирается на прошлый опыт и его осмысление. Но предпосылочность теоретического мышления и его авторитарность не тождественны. Авторитарность — это особый, крайний, так сказать, вырожденный случай предпосылочности, когда функцию самого исследования и размышления пытаются почти полностью переложить на авторитет.