Особая группа НКВД
Шрифт:
— Контакт! — кричат, ухватившись руками кто за растяжки, кто за конец лопасти винта.
— Есть контакт. От винта! — отвечает летчик из кабины самолета, включая контакт и крутя магнето.
Толпа помощников шарахается в стороны. Винт проворачивается на полоборота. Опять «контакт» и «есть контакт», наконец мотор фыркнет, чихнет белым дымом и после прогрева на малых оборотах на патрубках затанцуют синеватые язычки пламени.
Четыре пассажира в кабине. Первая посадка в Верхнетамбовске. Тамошний народ вышел к самолету Водопьянова с флагами, как на демонстрацию. Пока летчик отогревал ноги — унты оказались тесноваты, бортмеханик не глушил мотор, только доливал бензин. Над селом Пермское пролетели
— А раньше на Сахалин попадали только пароходом? — спросил Кириллов милиционера. — Зимой что, связи с материком не было?
— Нет, почему же, связь была, — отвечал старожил. — Если кому уж очень надо было, ехали. Зимой на поездку на Сахалин тратилось тридцать суток. На дорожные расходы выдавались две тысячи рублей: одна тысяча — на покупку меховой одежды, вторая — на продовольствие, наем лошадей и собак… За месяц на собачьих упряжках на Сахалин добирались. Да и то если вожак надежный, команды понимает. Ходил и я по Амуру зимой на собачках. Лихое дело: «Табор — чагёй!» («вправо — влево»). Только, если с нарт свалишься, убегут собаки, не остановятся… А теперь день-два — и ты на месте. Билет стоит 350 рублей. Разница!.. Раньше-то и летом на остров было попасть непросто: такие штормы случаются в Татарском проливе — пароходы на берег выбрасывает.
Еще рассказал бывалый милиционер, что вместо Водопьянова перевоз на Сахалин держит теперь другой молодой летчик — Илья Мазурук.
— Он сюда из Средней Азии направлен. Там, говорят, басмачей здорово гонял по пустыне. Да тут молодые все летчики — Капридов, Ленкас — тридцати нет. Уже и на Камчатку, на Чукотку забрались. Я почему знаю, — продолжал словоохотливый милиционер, — у меня племянник уехал в Хабаровскую школу пилотов поступать. Он сам из Благовещенска, и как к нам, бывало, парнишка заедет, так только про самолеты и разговоры. Упорный. Уж не знаю, примут его — не примут. Не возьмут — вернется: теперь и в Благовещенске аэроклуб открывают. И в Уссурийске, и во Владивостоке — по всем городам агитация: идите, хлопцы, летайте…
Летчик с милиционером уже долго стояли в неположенном месте, пока страж порядка не спохватился, что человек с дороги, а ему еще надо устраиваться. Кириллов поднял свой чемоданчик и отправился искать гостиницу, размышляя по дороге о том, что, видимо, не такой уж необъятный Дальний Восток, если первый встречный знает тут чуть ли не всех авиаторов поименно.
Он не прошел и двухсот метров по деревянному тротуару, как услышал позади себя гулкие торопливые шаги. Это милиционер отпросился с поста, чтобы проводить Кириллова до гостиницы. Гостиница располагалась в двухэтажном доме, сложенном из добротных, хотя и потемневших от дождей бревен. Только убедившись, что летчик устроен, как положено, милиционер попрощался, высказав надежду еще встретиться.
Кириллов, наслышавшийся в поезде от попутчиков о суровости и угрюмой недоверчивости местных жителей, не уставал удивляться проявляемой к нему заботе. Уже на второй день чуть ли не каждый встречный приветливо ему улыбался. Поначалу Кириллов воспринял это как любопытство глухой провинции к жителю столицы. Но вскоре понял, что интерес к нему и доверие имели прямую практическую основу, — его приняли за своего, потому что он был участником общего дела, имевшего исключительное значение для жизни русского Приамурья. Человек приехал карту делать. И на него надеялись, потому что точные карты здесь нужны были всем.
Линейный летчик Илья Мазурук, о котором Кириллов услышал от первого встречного в городе Свободном, тут был личностью полулегендарной. Рассказывали, что он застал на хабаровском аэродроме три
Между тем на Зее заканчивался ледоход. Река очищалась. К этому времени подоспели московские газеты с описанием Первомайского праздника. В тот год впервые над Красной площадью прошла армада самолетов отечественного производства — до 300 истребителей, штурмовиков и тяжелых бомбардировщиков. Такого воздушного парада Москва еще не видела.
От речного затона доносился запах свежей краски. Экипажи наводили марафет на свои суденышки, готовили причалы, дебаркадеры. Навигация на Зее короткая, особенно в северных районах, но на участке от Свободного до устья Селемджи судоходство продолжалось в среднем не менее 150–160 дней в году. Весь состав пароходства с нетерпением считал дни до «чистой воды», чтобы грузы, скопившиеся в железнодорожных пакгаузах, успеть развезти по самым отдаленным золотым приискам. Пути их ожидали нелегкие. Опасность представляли и наводнения, и труднопроходимые перекаты.
По берегам Зеи повсюду были заметны огромные вымоины, не успевшие зарасти кустарником, завалы из сухой древесины и остатков разрушенных строений — следы катастрофического наводнения, происшедшего в 1928 году. Тот паводок продолжался около двух месяцев. Урон нанесен был огромный. Были затоплены сто тридцать семь населенных пунктов, в том числе города Свободный, Благовещенск, Зея. Одиннадцать населенных пунктов, находившиеся в поймах, были попросту стерты с лица земли. Погиб не только урожай, тысячи гектаров сельскохозяйственных угодий были размыты и требовали проведения рекультивации. Была прервана связь, разрушены мосты и даже отдельные участки Транссибирской магистрали.
Некоторые вещи, о которых спокойно рассказывали местные жители, Кириллову трудно было даже представить себе. Например, как пароход «Юный пионер», действовавший в районе Свободного, заходил в село Новгородка, где на колокольне старой церкви трое суток спасались шестьдесят восемь человек. Пароход шел к ним прямо по затопленным улицам, ориентируясь по крышам каменных домов — деревянные были все уже подмыты и унесены в Амур. На некоторое время было прервано и движение по Транссибу, хотя железнодорожники защищали магистраль героически. Полотно дороги обрушивалось буквально под колесами ремонтных поездов.
Опустошение, нанесенное рекой в 1928 году, истощило терпение, и все настойчивей пошли разговоры о строительстве системы защитных плотин, в том числе в ущелье с названием Зейские Ворота. Стало совершенно очевидно, что нет никакого смысла развивать хозяйство «на птичьих правах», когда в любой год муссонные дожди могут вновь поднять волну наводнения и разрушить все до основания. Нужна плотина, которая срезала бы наиболее опасный гребень паводка. О гидроэлектрической станции речь тогда не шла: во-первых, это слишком дорогое удовольствие, а главное — не было поблизости достаточно крупных потребителей электроэнергии. Мечтали о малом — как-нибудь защититься от бешеной воды.