Особенные. Элька-4
Шрифт:
— Эля! — занервничал объект.
— Да. Меня так зовут.
— Я знаю, как тебя зовут, — заскрипел зубами Диреев увидев, как медленно сползает платье с плеч. Красивое зрелище, наверное. — Прекрати.
— Что? — прикинулась дурочкой я. — У тебя здесь очень жарко. Советую приобрести кондиционер.
— Ты так и будешь разгуливать в белье?
— Могу его снять, — невинно улыбнулась в ответ.
— Не надо.
Потрясающе. И как ему удается сохранять такое поразительное самообладание? Хотя… нет, не удается. Этот блеск в глазах сложно с чем-то перепутать, да и некоторые выпирающие части тела. Ладно, пора завязывать его мучить, а то придумает как избавиться
— Так что там с ответами?
— Может, отпустишь?
— Ага, а ты меня быстренько скрутишь, прочтешь длинную скучную лекцию и отправишь обратно в школу изображать, что мы едва знакомы.
— Это не смешно.
— А кто здесь смеется?
Мы сверлили друг друга гневными взглядами не меньше минуты, и, блин, я сдалась первой. Этот его взгляд.
— Ладно. Хочешь, чтобы я тебя отпустила? Хорошо. Но только с одним условием.
— Каким? — заинтересовался он.
— Ты ответишь всего на один мой вопрос, и я обещаю выполнить требование.
— Что за вопрос?
О, вот теперь он насторожился.
— Очень простой вопрос. Что такое зов и какое отношение он имеет к этой маленькой штучке? — я постучала указательным пальцем левой руки по своему антимагическому браслету, который такой же антимагический, как я балерина.
Когда Игнат принес мне стандартный браслет, я имела возможность во всех подробностях его разглядеть. И если внешне они были почти неотличимы, то вот внутреннее содержание. Обычный антимагический браслет поглощал все. Внутреннее видение ничего не улавливало ни в нем, ни вокруг него. Мой же сиял всеми цветами радуги. Да и зов этот… я давно догадывалась, что все не так просто, а теперь пришло время ответов.
Так что я покрутила браслет на запястье и выжидающе уставилась на мужчину, лежащего на кровати и пристегнутого к ее спинке наручниками. Хотелось проверить, дрогнет ли хоть один мускул в этом лицемерном лице. Дрогнул, уголки губ дрогнули в подобии улыбки.
— Какой интересный вопрос.
— Ты так думаешь? — подняла брови я.
— А если я не отвечу?
— О, я даже мечтаю об этом, потому что тогда… я буду тебя пытать, — коварно улыбнулась я, потянулась к прикроватной тумбочке, открыла ее и достала… перо. — Вот этим.
Он не впечатлился. Хм, тогда может вот так попробовать. Я подползла к объекту, посмотрела в глаза, провела кончиком пера по щеке и поцеловала в губы. Ох, как же я люблю их, и как давно не целовала, даже забыла, какие они теплые, мягкие, вкусные.
— И этим, — выдохнула я, слегка опьяненная своей дерзостью.
Но это было еще не все. Если быть дерзкой, то только до конца, до его безоговорочной капитуляции. Так что я вконец осмелела, уселась на моего сильно обескураженного льва и провела ладонями по красивой, мускулистой груди, скрытой от меня дурацкой рубашкой. Не порядок. Надо срочно исправить, что собственно я и начала делать. Расстегивать, пуговицу, за пуговицей, спускаясь все ниже и ниже, оголяя кожу, до самого ремня брюк. И, блин, как он на меня в этот момент смотрел, как никто и никогда, я купалась в нем, читала то, что никогда не говорили губы, и мурашки бежали по рукам, спине, по всему телу. В этом взгляде читалось все, в нем открывалась душа, в нем говорило, нет, кричало сердце, в нем была страсть и боль одиночества, надежда и страх, что я исчезну. И мне уже не нужны были глупые, пустые слова, потому что когда на тебя так смотрят, когда тебя
— И этим, — хрипло выдохнула я.
— Отпусти, — прошептал он в ответ, и как я могла не подчиниться. К черту все, я знаю, что он не сможет уйти сейчас, не сможет меня оттолкнуть, не хватит сил, и я уверена, что не захочет. Поэтому я наклонилась все к той же тумбочке, достала ключи, коснулась браслетов на запястьях и когда они щелкнули, расстегиваясь, теперь уже я оказалась в плену его губ, рук, чувств и огромного, непередаваемого желания.
Как же я скучала по нему, по его ласкам, прикосновениям, хриплому шепоту моего имени, по обжигающему взгляду, по его запаху, коже, дыханию, по тому, как нежен он и груб одновременно, по желанию, по огню в крови, что он будит во мне, по крикам, по дрожи, по тому, как могут биться два сердца в унисон, по тому, с какой осторожностью он входит в меня, по его силе, по его требовательным поцелуям, по его душе, по его любви, по тому, что было между нами. И я тоже шептала его имя, и это банальное, но такое желанное для всех слово: «люблю», идущее из самого сердца, из глубины души, не фальшивое, не сказанное по случаю, а самое настоящее слово, от которого он дернулся, посмотрел в глаза и тихо, едва слышно спросил:
— Правда, любишь?
— Правда.
Какой же он глупый, мой Диреев. Разве он не знал, не видел, не чувствовал все это время?
— Я очень тебя люблю, Стас.
— По имени назвала, — улыбнулся он самой красивой улыбкой на свете.
— Если хочешь, всегда буду звать, — захотелось пообещать мне.
— Не надо. Диреев как-то привычнее.
— Ага, — улыбнулась я в ответ.
А потом было много чего еще, много любви, прикосновений, страсти, и мне бы не хотелось делиться этим ни с кем, потому что эти мгновения принадлежали только нам, нам двоим, и кто-то третий был бы здесь просто лишним.
Я не знала, сколько времени мы здесь провели, хотелось бы, чтобы всю жизнь. Лежать вот так, так чувствовать друг друга, но рано или поздно нам нужно было поговорить. И каждый это понимал, только никто так и не придумал, с чего начать. Мне стало страшно вдруг, что от его правды все разрушится, а я боюсь, и так хочу сохранить это маленькое и большое чувство, наши мгновения. Так хочу, что сердце колотится слишком сильно, отдаваясь болью в груди, в тревожном ожидании. Он почувствовал, прижал к себе, укутал, как ребенка, поцеловал долго и нежно, как умеет только он, глубоко вздохнул и начал рассказывать:
— Когда мать умерла, я бросил дом, родных, поменял имя. Меня давно заметили инквизиторы, еще с обучения в летнем лагере.
— Ты ездил в летний лагерь? — некстати удивилась я.
— Не обычный лагерь.
— А, поняла. Лагерь для темных.
— Что-то вроде того, — согласился он. — Поэтому я не удивился, когда мне поступило предложение учиться в школе инквизиторов. Но, я поразительно быстро все схватывал, техники защиты и боя, магия, история, все. Чем дольше я учился, тем больше внимания на себя обращал. Через год превосходил любого выпускника.
Я слушала его голос, его рассказ и думала, как просто он обо всем этом говорит, словно речь идет вовсе не о нем, словно он рассказывает мне какую-то не слишком интересную историю, а о своих достижениях говорит неохотно, словно стесняясь их. Но это ничего. Я буду гордиться им за него. А гордиться было за что.
— Мне предложили стать карателем, познакомили с главой ордена, дальше была инквизиция, задания, особый отдел, и ты.
Последние два слова он произнес тихо, и обнял еще крепче.