Особняк
Шрифт:
– Я тебе только одному скажу, но ты молчок, слово дай, - понизив голос, попросил он Канашкина.
Неудавшийся тесть кивнул и склонил ухо.
– Не стал бы я ее никогда... Канашкин обиженно выпрямился и даже привстал. Новые подозрения вихрем пронеслись в его крепкой голове.
– Я не в том смысле, а в том, что честь еще осталась у российских офицеров. В последний перед Дембелем поход заходили мы в Сингапур. Сечешь? Затащили меня братки в шалман. Не удержался. Пьяненький был. Ничего не помню. Утром проснулся с бабой. Сечешь? А потом мне корабельный доктор говорит сифилис.
– Святое, - согласился Канашкин. А у тебя, брат, тоже рыльце в пушку, усмехнулся про себя Ребров и продолжил:
– Как же я мог с твоей дочерью? Я ее с вот такого роста помню...
– Понятно, - крякнул Канашкин.
– Ну мы пойдем... А ты лечись. У меня доктор есть знакомый...
– Да я почти уж вылечился совсем, - брякнул Ребров и спохватился: - Но рецидив еще может быть. А твою дочь не трогал, чем хочешь поклянусь.
Они пожали друг другу руки и вышли в комнату. Мама и дочка сидели на диване, сложив ладошки на коленях, как примерные школьницы. Просветленное лицо мужа и отца отразилось на них - они засветились. План удался!
Однако рано радовались.
– Вставайте. Пошли.
– Как? Куда?
– На кудыкину гору воровать помидоры... Марш! Ничего не понимая, женщины бочком протиснулись в коридор. И снова раздался звук затрещины. На этот раз дочери досталось по затылку.
– Отныне будешь дома к девяти, а в десять чтоб в койке лежала, объявил будущий распорядок дня Канашкин.
Взрослая Света рыдала как маленькая.
Каперанг затворил дверь и вздохнул с облегчением. Потом пошел на кухню, машинально собрал лепеху на совок и бросил в мусорное ведро. Похоже, останусь я сегодня голодным, решил Ребров, но вспомнил про салат, остатки шампанского и коньяка и повеселел.
А ведь поведет старый пень Светку в диспансер, обязательно на Вассермана проверит, со смехом подумал он. Но тут его прошиб холодный пот: вдруг у нее что-нибудь обнаружат? Черт их, библиотекарей, знает...
Глава 35
– Не удалось!
– воскликнула Галина Анатольевна.
– Надо же, вывернулся. Я думала, Светка Канашкина умнее...
Галина Анатольевна гладила белье. Доска стояла впритык к окну, и потому ей хорошо было видно все, что делается во дворе - кто входит, кто выходит, а по походке и жестам она запросто могла определить настроение попавшего в поле зрения. Конечно, не постороннего, своего. Канашкины хоть и переехали, а все еще оставались в ее сознании своими.
Сева оторвался от зарубежного каталога новинок электронной промышленности и с тоской посмотрел на свою "четверку". Компьютер только номинально можно было считать той моделью, что была обозначена на корпусе. Экономя на всем, Сева покупал на рынке другую модель на запчасти, что-то впаивал, что-то переставлял, устанавливал новые цепочки, заменил в конце концов материнскую плату и получил компьютер неизвестной промежуточной модели - не "шесть", но уже и не "пять". Однако то, что он увидел в каталоге, превзошло все его ожидания.
Сева скрипнул зубами, как от сильной боли, и вспомнил, куда ушла большая часть накопленных им "зеленых". На эти проклятущие
– Кто там?
– спросил Сева больше из вежливости. И потом, если матери не ответить, она тут же возьмет его в оборот и тогда от выслушивания длинного монолога на тему "в наше время..." не уйти.
Он все уже знал о ее времени и мог бы написать диссертацию - какие тогда носили оборки и чем редингот отличается от редингтона, а апаш от косоворотки. Мог, но тошно.
– Да Канашкины. Сначала переехали первыми, теперь локти кусают. Час назад Светка зацепила Ваську Реброва. К нему пошли. С бутылками. Ясно, охмурить его хотела. Однако Ребров умнее оказался, чем я думала. Ох, Светка, стервa...
Севе Светка не нравилась. Когда Светке было лет четырнадцать, а Сева только перешагнул двадцатипятилетний рубеж, девочка как-то прижала его в подъезде, навалившись молодым, остро пахнущим потом телом, не давая прохода. Сева стоял в вестибюле и никак не мог открыть складной зонт, а она забежала с дождя и, вся мокрая, с прилипшим к грудям платьем и бесстыдно торчащими от холода сосками, прижалась к нему и нагло заглянула в глаза. Сева потерял дар речи.
С тех пор Сева эту девицу не любил, однако решил дать матери отпор. Все равно больше не даст смотреть каталог.
– Тебе не кажется, что так, как ты живешь, жить трудно?
– То есть?
– Ну вот так.
– Как? Мы нормально живем. Никого не трогаем.
– Я не о том. Подозревать в людях плохое.
– Кто тебе сказал? Просто опыт. Что это с тобой сегодня?
– Какая тебе разница, выйдет она за Реброва или нет? Молчишь? Я скажу. Все из-за того, что три года назад она отказала мне. И между прочим, по твоей вине.
– Это почему же?
– подбоченилась Галина Анатольевна.
– Потому, что это ты сваталась.
– Посмотрела бы я, как бы ты сам сватался.
– А я бы никогда не стал этого делать.
– Почему это?
– изумилась Галина Анатольевна.
– Девка кровь с молоком, лицо чистое.
– Пустая она. Как подушка. Чело не обезображено работой мысли. Точно как подушка - объем есть, веса нет, один пух. Серьезно дунь - и разлетится.
– Кто тебя просит на жену дуть? Дурак. Все на Земфиру пялишься, а того не знаешь, что она сегодня с Лешкой заявление подала.
– Как?
Сева сник, как сдутый воздушный шарик.
Мать не ответила.
– Отшил. Молодец, - вернулась она к прежней теме.
– Идет как побитая собака.
Больше находиться около матери Сева не мог, бросился в свою комнату, открыл секретер и принялся вынимать оттуда бумаги. Сначала старался аккуратно, но по мере того как стопка вынутых бумаг росла, просто швырял их на пол. Вот оно. Письмо из Штатов трехмесячной давности. Хорошо, что украл его у матери. Произошла двойная кража: мать у него, он у нее.