ОСОБОЕ ЧУВСТВО
Шрифт:
Но я нашла способ, сообразуясь с твоими понятной природы желаниями, оказаться вдруг у тебя дома, смотреть, не открывая глаз, знать, что все здесь ты. И даже Бьорк… (механический жест, несколько искренних фраз, перебираешь мои волосы… спина, руки, волосы, ресницы… и дрожь по спине) Бьорк с ее вечной истерикой не заслонила тебя. Неужели так можно чувствовать прикосновения? Такое немое кино. Черно-белое, пошловато-наивное, но от этого не менее сладкое. И с самого начала придумывание предлога для «сбежать». И бежать-бежать-бежать. Засыпать в такси, терять связь с тем, что вокруг. Чувствовать невыносимую смесь запахов духов и сигарет. Восемь утра.
Играю еще раз… 83—13—сверху… «Two-nineteen took my baby away…» Развязный, разнузданный блюз… так и было. Похоже. Очень.
Вот и твой дом – соседний. Только так измотало бесконечное счастье, что смысла уже не имеет. А я не имею сил. Устала. Так и рождаются, наверное, компромиссы и семейная жизнь становится такой, как у Кортасара в «Потоках», да и то, еще слишком красивой. Меня, скорее всего, защитили от сближений этой уродливостью. Только до первых касаний, потом – бежать. И разыгрывать непостоянство характера или же просто резкость.
Твоя усталость во мне. Такая же жалкая и беспомощная. Такая же пластилиновая. Было забавно, но, не поддерживая контактов, все равно тебя потеряешь. Навыки устаревают, как бытовая техника. Их надо рождать заново после перерывов. Механичностью, набором банальных занятий можно убить все, что захочется. Даже не заметишь, как это произойдет. А когда вдруг спохватишься…
***
Твои отношения с моей женой – целая история, поддернутая легкой шизофренией. Так получилось, что познакомил вас я сам. Получилось почти случайно, на улице, лоб в лоб. Мы заходили в бутик на Красноармейской, ты выходила. Столкнувшись – замерли. Я и ты. Жена же замерла за компанию. «Привет!» «Привет…» «Это мой… консультант по сделкам на бирже» «О! Скоро будем богатыми…»
Потом выбирали тебе платье для коктейля. Ты же попросила совета. А это на полтора часа умилительного общения на грани, опять на грани. А потом – ужин у нас дома. Вы так хорошо подружились. Внешне. А на самом деле, давно уже все поняли. Только я один все еще держал дистанцию и обнимал вас только вместе. Ваши секретничанья одновременно заводили и холодили. А ночь, когда ты была в нашем доме! Конечно же, такси вызвать уже нельзя было – половина двенадцатого ночи. Такая поздняя ночь. Ужас. Ну да, еще утро. Ты в пижамке жены. За столом на кухне в полседьмого. Так рано в этом доме вставал только один человек – я. Доливая молоко тебе в хлопья, я целовал тебя в шею, страстно изогнувшуюся от бесконечной изматывающей ночи ожидания…
Что это было? Тихо, только тихо. Не спеши. Она услышит.
***
Сущность… сущность. Открыть книгу. Игра же придумана. Начали! «Он знал, что красное пятно не сможет осветить ни положение вещей, ни возникшую перед ним дверь, но оно проливало свет на другое, на нечто, что помогало ему без блужданий и ушибов пройти мрак, – красное пятно светило в будущее». 117—13. Павич. «Пейзаж, нарисованный чаем». Так и тянет потеребить свою боль изнутри… flash back… вспышка… назад… фотки… открытки.
77—21. Ага, «Марта ни в чем не виновата, с точки зрения юриспруденции». Это точно. Смеюсь. Про себя, но искренне, грустновато так смеюсь.
Маршируют
Топают. Прислушалась. Идут непонятно куда. Пусть.
***
И не надо. Забывать легче, когда знаешь как. Особенно, если у тебя появляются они. Те, которые забирают тебя по частям. Один одну, ту, которую я искал две недели. Второй другую, ту, которую ты спрятала от меня специально, но я ее нашел. Третий… а вот третий молодец! Раскопал ту часть, которую мы прятали когда-то вместе, помнишь? Старательно засовывали ее крючочки и кнопочки в образовавшуюся щель отчуждения… пусть и на те самые «пять минут ада», но…
Помнишь. Я знаю, что помнишь. Ты не способна забыть то, что ты так старательно спрятала, словно перепеленала.
Книги. Ты так стала много читать в последнее время. Ты раньше читала так много? Пресловутый Кортасар. А твой Павич. Что ты в нем нашла? А Берджес… «Заводной апельсин». Я прочел его. Ты сказала – я прочел. Шизофрения, пограничные состояния. И понял тебя. Как-то сразу. Не уснув до утра. Понял, насколько все серьезно… было. Насколько узким был вход в тогда еще неосвещенную пещеру чувства, настолько широким оказался выход из уже горящей светом и красками страны подземной и отсвечивающей выросшими вдруг сталактитами и сталагмитами. Свет рождался поиском лучшего отражения. Зеркальность стен мы заметили уже потом, позже. Когда остались в той пещере одни… вдруг. Прохладно стало, помнишь? Я снял джинсовую рубашку, а ты сказала, что «рубашку не снимают, лучше обними». Целуя твои губы, чувствуя твои доверчивые пальцы на груди, мне казалось, что это последнее…
Читая, ты забывала, что где-то есть я. Нет, не забывала. Ты переносила меня в книгу. И приходила туда сама. Получалось, что мы не расставались. Почти.
Твои миры. Ты их сочиняла, ты их создавала. Часто находясь на грани, ты забывала и обо мне. Оставалось только узнать, что ты уже не со мной. Врачи удивились: даже наиболее стойкие материалисты, даже те, кто не удивлялся чудесным выздоровлениям уже десять лет.
Что же это было? Что это могло быть? Хорошо, что ты здорова. Ты выздоровела одновременно с появлением нежелания узнавать ежедневно новую муку, дополнительно к «пяти минутам ада и нескольким часам дальнейшего привыкания».
Ты разлюбила. Боль оказалась сильней и победила. Боль перехлестывала через дебаркадер защиты от размывания мелочами и суетой, и точила, подтачивала, казалось бы, прочное и высокое. Неужели так просто? Снять кожу, вывернуть, высушить и надеть снова. Как одежду.
***
В предвкушении денег, ожерелья из бусин и серебра (авторская работа!). В предвкушении избавления от боли. Все по кругу. Конец месяца. Почти конец жизни. Каждый месяц конец жизни в двадцатых числах. Ароматы японца еще на пальцах. Еще на запястьях. Оденусь в них завтра. И ожерелье. Ошейник. Приду твоей собакой. Своенравной, но такой домашней и мягкой. Приду. Если все сложится. Если… Если. Условности нас поймали.