Особое мнение (Сборник)
Шрифт:
Когда Эдвард Стоун прочел в местной стенгазете, вывешенной рядом с кафетерием, что братья Дункан выиграли конкурс и отборщик рекомендовал их в Белый дом, он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Как? Он дважды перечитал радостное объявление. Нет, не может быть. Этот нервный раболепный человечек не мог, просто никак не мог победить в конкурсе.
Он надул отборщика. Да, точно. Тест по политической подготовке он не сдал — но прошел. Так и здесь, как-то он подмухлевал с результатами. Он слышал, как играли братья Дункан — они играли хорошо, но не так чтобы очень
В глубине души Стоун злился. И жалел, что подделал оценки Дункана, когда проверял тест. А ведь я вывел его на дорогу к успеху, вдруг посетила его неожиданная мысль. И теперь он поедет прямиком в Белый дом.
А ведь неудивительно, что Дункан так плохо написал тест по политической подготовке. Он же репетировал! Играл на бутылке! И у него совсем не осталось времени на обыденные занятия, которые поглощают окружающих. Наверно, здорово быть артистом, с горечью подумал Стоун. Правила на тебя не распространяются, делай что хочешь.
И он меня облапошил. Обвел вокруг пальца!
Стоун решительным шагом прошел по коридору второго этажа и постучался в офис капеллана. Дверь отворилась, и он увидел, что священник сидит за столом и что-то пишет. На изборожденном морщинами лице читалась неподдельная усталость.
— Мнэ… святой отец, — пробормотал Стоун. — Я бы хотел исповедаться. Не могли бы вы уделить мне немного времени. А то я просто места себе не нахожу. В смысле, грехи мои сокрушают дух мой.
Патрик Дойл потер лоб и кивнул.
— Божечки, — пробормотал он. — Да что с вами такое, граждане, — то густо, то пусто. Сегодня уже десятеро здесь побывало, и все исповедаться пришли. Ладно, проходите.
И он ткнул пальцем в нишу.
— Присаживайтесь к «Исповеднику», цепляйте провода. Я послушаю, а пока позаполняю формы 4-10 из Бойза.
Эдгара Стоуна переполнял праведный гнев — настолько сильно переполнял, что у него аж руки дрожали, пока он прикреплял электроды к нужным местам черепа. Потом он взял микрофон и начал исповедь. Бобины с пленкой пришли в движение.
— Руководствуясь ложным чувством жалости, — начал он, — я нарушил устав здания. Но меня больше беспокоит не сам проступок, а причины, по которым я его совершил. Ибо сам поступок есть лишь следствие неправильного отношения к соседям. Этот человек, мистер Дункан, плохо написал тест по «рел-полу», и я понял, что его могут выгнать из здания. И я посочувствовал ему, ибо подсознательно считаю себя неудачником, полагаю, что не состоялся ни как жилец этого здания, ни как человек, и потому я завысил его оценки, и таким образом он прошел тест. Естественно, мистер Дункан должен пройти его заново, а мои оценки следует признать недействительными.
Он поглядел на капеллана, но тот никак не отреагировал на сказанное.
И тем не менее этого признания будет достаточно, чтобы покончить с Иэном Дунканом и его «Классическими бутылками».
«Исповедник», мигая лампочками, анализировал его исповедь. Потом аппарат выплюнул перфокарту. Дойл устало поднялся на ноги, взял карту и долго ее изучал. Потом вскинул взгляд.
— Мистер Стоун, — сказал он, — здесь сказано, что ваша исповедь — вовсе не исповедь. Что вы на самом деле думаете по этому поводу? Идите-ка присядьте и расскажите все заново.
— Ничего подобного, — попытался возразить Стоун, но даже для его собственного слуха голос прозвучал неубедительно. — А давайте обойдемся без формальностей? Я ведь и в самом деле подделал результаты теста Дункана. Хотя, возможно, причины, по которым я это сделал…
Дойл перебил его:
— А вы, случайно, не завидуете Дункану? Из-за его успеха на конкурсе? Из-за того, что он в Белый дом поедет?
Ответом стало молчание.
Потом Стоун признался:
— Вполне возможно. Но это никак не отменяет того факта, что Дункан не имеет права жить в этом здании. Его следует изгнать — что бы я по поводу его теста ни думал. Вы загляните в Устав жилтоварищества. Я точно знаю, что там есть пункт как раз для подобных ситуаций.
— Но вы не можете покинуть мой кабинет, — мягко сказал капеллан, — пока не исповедуетесь. Аппарат должен удостоверить вашу искренность. А вы пытаетесь выгнать соседа из здания, руководствуясь исключительно собственными эмоциями. Сознайтесь в этом грехе, и тогда, возможно, мы обсудим с вами Устав и то, что он предусматривает в отношении Дункана.
Стоун застонал и снова нацепил электроды.
— Хорошо, — процедил он. — Я ненавижу Иэна Дункана, потому что он талатливый артист, а я нет. Я согласен подвергнуться суду двенадцати присяжных из числа жильцов здания и принять наложенное ими наказание за грех, однако я настаиваю, чтобы Дункан заново прошел тест! Я не отступлюсь, так и знайте! Он не имеет права жить здесь. Это против закона. Это аморально, в конце концов.
— Ну вот теперь вы по крайней мере не лжете, — покивал Дойл.
— На самом деле, — сказал Стоун, — мне понравилось, как они играли на бутылках. Музыка понравилась. Но я обязан действовать в интересах жилтоварищества.
«Исповедник» с издевательским — во всяком случае, так показалось Стоуну — щелчком выдал новую карту. А может, просто воображение разыгралось.
— Мда, похоже, вы все больше запутываетесь в показаниях, — вздохнул Дойл, читая написанное на карте. — Посмотрите.
И он протянул ее Стоуну.
— Ваш ум в смятении, вас разрывают противоречия. Когда вы последний раз исповедовались?
Стоун густо покраснел и промямлил:
— Ну… в прошлом августе, наверное. Тогда капелланом был Пепе Джоунз.
— Да уж, нам с вами предстоит серьезная совместная работа, — грустно покачал головой Дойл, закурил и откинулся в кресле.
Они решили, что в Белом доме начнут выступление с «Чаконы из партиты ре-минор» Баха — хотя, конечно, братья долго спорили и пререкались, прежде чем прийти к соглашению. Элу эта вещь всегда нравилась, несмотря на техническую сложность в виде двойных нот и прочих каверзных штук. Иэн даже думать о «Чаконе» побаивался. И теперь, когда они уже приняли решение, он очень жалел, что они не остановились на более простой «Пятой сюите для виолончели без аккомпанемента». Но теперь уж поздно сокрушаться. Эл отправил всю информацию о концерте в Белый дом, Харольду Слезаку, секретарю по АР — артистам и репертуару.