Особое задание
Шрифт:
Софья Львовна предложила ему в качестве платы буханку хлеба - он взял половину. Сказал, что замерз, и попросил разрешения посидеть погреться. Софья Львовна пододвинула ему стул, а старушка тем временем принесла из кухни стакан чая.
Алексей рассказал о себе: сам москвич, во время войны случайно оказался здесь, да так и застрял в городе. Он рассказывал свою новую легенду, сочиненную по документам, которые ему дал Лещевский.
– Из Москвы?
– заинтересовалась Софья Львовна.
– Бог мой! Я так давно не была в Москве.
Ивашева с любопытством рассматривала гостя.
От его плотной, широкоплечей фигуры исходило спокойствие, не то, которое достигается хорошим воспитанием и постоянной тренировкой, а то, которым дает о себе знать врожденная внутренняя сила. У нее закралось подозрение, что сапожник знавал лучшие времена и был, видимо, более интеллигентным, чем казалось по его профессии.
Алексей, в свою очередь, приглядывался к хозяйке.
Можно ли довериться этой женщине?
Он заметил седые пряди в висках, боль, застывшую в огромных, сухо блестевших глазах, икону в углу.
"Не может быть, чтобы эта женщина была на стороне тех, кто отнял у нее самое дорогое".
Впервые со дня смерти дочери Софья Львовна оттаяла душой. И ее совсем не удивил вопрос сапожника.
– Вы разрешите заходить иногда к вам?
– Да, да, буду рада.
С тех пор Алексей стал время от времени заходить в квартиру номер двадцать семь. Бывало это обычно по воскресеньям. Однажды Софья Львовна заговорила с Алексеем о своей дочери.
– А я ее знал, - как всегда, спокойно и немного задумчиво сказал гость.
– Я лежал в этой больнице.
– Я пришла на Доронинский карьер под вечер, - продолжала Софья Львовна.
– Слышала раньше, что на этом месте расстреливают евреев и коммунистов.
Но не увидела сначала никаких трупов. Вокруг возвышались снежные бугры, и я не сразу поняла, что эти бугры, слегка присыпанные землей и снегом, человеческие тела. И хоть я пришла искать сюда дочь, я страшилась самой мысли, что найду ее здесь. Меня вдруг начал бить озноб, перед глазами все поплыло. На мгновение мне показалось, что все это кошмарный сон: бугристая низина, морозная дымка, низкое солнце. Мне хотелось бежать, но я не могла сдвинуться с места.
Софья Львовна судорожно сглотнула, нервным движением поправила платок, в который куталась.
– Я словно окаменела. Не знаю, сколько так простояла, а потом стала руками разгребать снег.
Софья Львовна на минуту умолкла и уже вполголоса добавила:
– Девочку свою я нашла на следующий день...
там... на этом кладбище...
Это был страшный рассказ. Алексей сидел не шелохнувшись, глядя на преждевременно поседевшую женщину.
"Нет, - твердил он себе, - она не может помогать тем, кто заставил ее пережить все это".
– Бог мой! А я считала, что хорошо знаю немцев.
Я когда-то жила некоторое
Чистый город, вежливые, приветливые люди. Но что случилось с немцами? Там, на Доронинском карьере, я увидела дикость и озверение. Боже мой, какой же я дурой была! Вы знаете, за моей дочерью ухаживал немецкий офицер, он бывал у нас дома. Я играла ему Шопена. А он уходил от нас и отдавал приказы о расстрелах! Как я могла... Не понимаю... Но все равно не могу себе этого простить!- Помолчав, Софья Львовна добавила потухшим голосом: - Кругом столько несчастий, столько бед, что не знаю, как все это можно перенести.
Алексей, кивнув на икону, сказал:
– И вы возложили все надежды па пресвятую богородицу?
Софья Львовна задумчиво проговорила:
– На кого же мне надеяться?..
– На людей. И ни на кого больше.
Софья Львовна подняла голову.
– На людей:?
– как бы с удивлением переспросила она.
– На каких людей? Где они? Каждый теперь думает только о себе. Каждый стремится только выжить, выжить, выжить любой ценой.
– Неправда. Люди есть разные.
Софья Львовна молча смотрела перед собой.
Алексей взял старый иллюстрированный немецкий журнал. С его страниц смотрел Гитлер. Вот он принимает парад, вот поднимает рюмку на дипломатическом приеме, вот, сцепив руки на животе, позирует в обществе каких-то блондинок с ослепительными зубами.
– Это откуда-то принесла дочь, - сказала Софья Львовна, глядя через плечо Алексея на улыбающихся киноактрис.
– Странно, что кто-то сейчас может веселиться, смеяться и надевать бальные платья...
Она вдруг ткнула пальцем в фотографию Гитлера и почти закричала:
– Неужели ему все это сойдет? Вы только посмотрите, что они вокруг натворили. Я потеряла только дочь.
Но вокруг погибли целые семьи, уничтожены тысячи людей. Ведь должен же кто-то отомстить!
– Почему кто-то? Почему не вы? Хотя бы за свою дочь, - вполголоса проговорил Алексей.
Софья Львовна удивленно посмотрела на него: губы ее скривились в усмешке.
– Я? Вы шутите? Что я могу сделать?
– Можете.
– Алексей отшвырнул в сторону журнал, взял Софью Львовну за руки и усадил ее в кресло.
Сам- сел напротив.
– Послушайте меня. Вот вы работаете в управе, через ваши руки проходят десятки документов... Согласны ли вы помочь тем, кто мстит и будет мстить за вас, за ваше горе и за горе других людей? И не только мстить, но бороться за счастье тех, кто остался жить.
Софья Львовна молчала.
– Подумайте, - продолжал Алексей.
– А чем вам.
это грозит, вы знаете.
– Что мне терять? Самое дорогое я уже потеряла...
Губы ее дрогнули.
Алексей отошел к окну, давая Ивашевой время прийти в себя. Он еще не знал, сумеет, ли эта женщина стать членом его группы, но в одном не сомневался: