Особое задание
Шрифт:
Комбат удивленно поднял брови:
— Разве я его пропесочил? Он что, жаловался?
— Да нет. Но ведь не хвалили же вы его.
— Не хвалил. Объяснял, как надо брать трудные перевалы. Не знаю, правда, понял ли он главное. Должность у Чеснокова теперь не шуточная, а он только первые шаги делает к своему командирскому перевалу. И вот если первого урока не учтет, снова поскользнется — тогда мы и возьмем его в оборот. Иначе нельзя — без крепких рот нет хороших батальонов и полков. Батальоны и полки воюют ротами. За отставшие машины с него мы, конечно, ещё спросим. А вот то, что он и с половиной роты, не задумываясь, в бой пошел, не засуетился, не застрял на
Снова были марши, встречные бои, отражение контратак и налетов авиации, действия в очаге «ядерного поражения». Вторая рота с её молодым командиром по-прежнему тревожила комбата больше других подразделений. Но опытный глаз майора Воробьева не мог не заметить, как от одного этапа к другому всё более упругой становится ротная колонна на марше, более послушной при развертывании и перестроении, что в атаках приданные ему мотострелки всё ближе держатся за танками, всё увереннее и решительнее встречают внезапные удары с флангов. Перемены были ещё мало заметны, но они говорили всякому опытному наблюдателю, что в роте не отбывают учения — там учатся…
Батальон возвращался в городок, и людям казалось, что учениям конец. Но майор Воробьев никогда не упускал случая лишний раз проверить своих подчиненных в учебном бою. Роты по далеко отстоящим маршрутам совершали марш в предвидении встречного боя. Земля подсыхала после дождей, но вязкий суглинок стал ещё тяжелей для машин, жаром дышали двигатели, и облачка черного дыма вились над колонной. Та же голая, мрачноватая гряда вставала на пути второй роты, только теперь она приближалась к ней с другой стороны. Но подъем здесь был не менее крут. Здесь у гряды начинался рубеж вероятной встречи с «противником», и участникам боя было ясно: верх, скорее всего, возьмет тот, чьи машины выйдут на гребень или обойдут эту длинную высоту.
Командир батальона и начальник штаба одинаково были уверены, что старший лейтенант Чесноков, однажды поскользнувшись, не рискнет во второй раз лезть напрямую и совершит обходной маневр. Но никто не проронил звука, когда колонна, уплотнившись, решительно пошла на подъем по разбитой танковой колее. Гул двигателей удалялся, было видно, как вырываются из выхлопных труб тугие клубки дыма, казалось, на расстоянии ощущалось, как пышут жаром усталые двигатели. Уже минули самый трудный участок, растянувшиеся было машины снова стягивали строй, исчезая одна за другой за горбом крутосклона, чтобы потом появиться на перевале.
— А ведь они пройдут, — удивился начальник штаба.
— Да, считай, уже прошли. Водителей Чесноков подменил, что ли?
— Не исключено, — спокойно отозвался комбат. — Хотя ведь несколько дней в поле, на учениях и для водителей такая школа, которая стоит месяца иной практики. Если эту школу, конечно, использовать с толком. Как бы там ни было, а придется нам идти за ними. Иначе отстанем и боя не увидим… Вот и взял наш молодой ротный свой первый командирский перевал.
Старший лейтенант Чесноков не слышал этих слов комбата. На разборе учений он тревожно ждал, когда же его заставят объяснить, как он в первом бою на учениях ухитрился оставить «в резерве» половину роты, но так и не дождался. И сказано было о его неудаче, как о частном эпизоде. Он решил, что старшие начальники щадят его малоопытность, и всё же был признателен комбату — ведь нет ничего хуже, чем с самого начала попасть в новом коллективе на злые языки. А когда офицеры расходились после разбора, майор Воробьев вдруг неожиданно
— Так вы отцу всё-таки напишите о своем выдвижении. Это, Геннадий Михайлович, не только ему радость. Это, если хотите, и ваше обязательство — не ронять чести отцовской фамилии.
И снова тогда показалось старшему лейтенанту, что знает он своего командира давным-давно. Придя домой, Чесноков сразу сел за письмо, первая строчка которого и шорох дождя по стеклу так ярко оживили события последних дней. Он чувствовал их важность для себя, для своей настоящей и будущей службы, но ещё не отдавал себе в этом полного отчета. И всё время ловил себя на мысли, что майор Воробьев только на каких-нибудь пять лет старше его, Чеснокова…
Наконец, оторвался от темного окна, пододвинул начатое письмо, пробежал строчку глазами: «…Я уже командую ротой». И вдруг понял: после первого боя он всё время видел себя как бы со стороны, старался видеть себя глазами комбата, глазами своих офицеров и солдат и, может быть, даже глазами тех, кто был далеко. Так, наверное, будет теперь всегда.
Год спустя
Капитан Родионов сидел за рабочим столом и легко, даже с каким-то особенным изяществом, расчеркивал цветными линиями лист ватмана. На тумбочке у подоконника алели жирными крестами несколько забракованных планов и графиков. В ушах ещё звучали чуть ироничные, но явно сочувственные слова начальника штаба части: «Наберемся терпения и начнем сызнова, любезнейший Владимир Васильевич. Пока мы тут с вами корпели, жизнь подвинулась ещё на пару семимильных шагов. Эта штукенция, брат, не хочет стоять на месте…»
Быть может, раньше, скажем, год тому назад, он, тогда совсем ещё молодой начальник штаба батальона связи, закусил бы губу, чтобы не взорваться: «Что ж, танцевать мне от радости? Сколько труда вложил в эти художества — и всё напрасно!..» Но сейчас он воспринял все как должное: кому нужно его графическое штабное мастерство, если он не поспевает за быстро меняющимися задачами? Точнее, если все эти графики и планы не являются регулятором, координацией ритмичной работы и жизни сложного организма, именуемого батальоном связи! Год пребывания здесь, в мозговом центре подразделения, научил Родионова нелегкому искусству анализа, развил в нём дар предвидения, без которого, как он понял, невозможна не только научная организация воинского труда, но и вообще сколько-нибудь разумная деятельность. Кажется, только сейчас он по-настоящему понял всю мудрость крылатой фразы: «Руководить — значит предвидеть».
Что же до самой штабной культуры, то красивые и четкие графики, планы, диаграммы — не мишура, а необходимость, облегчающая ориентирование во времени и порядке всей работы. Поэтому он терпеливо продолжал перекраивать их, приводя в согласие с запросами момента.
В дверь постучали. Родионов быстро вскинул голову:
— Войдите!
В Кабинет бочком проскользнул невысокий плотный солдат в необмявшемся новом обмундировании. Глаза с зеленоватым отливом часто замигали.
— Рядовой Пирогов…
— Очень приятно. — Родионов удивленно поднялся навстречу. — Так с чем пожаловали, рядовой Пирогов?
Сбиваясь и путаясь, беспрестанно поправляя тяжелый подсумок на ремне, солдат объяснил, что начальник штаба полка проверяет на плацу команду, снаряженную от батальона на полигон. И недоволен очень, говорит, что подготовилась команда к несению службы не совсем хорошо. Так что просит товарища капитана срочно спуститься к нему…
Слегка поморщившись («Бури не миновать»), Родионов надел фуражку.