Особый отдел и пепел ковчега
Шрифт:
– Что случилось? Яснее выражайся.
– Слышим, старик нас окликает. Вроде у него ещё что-то есть. Марадона сдуру в ту сторону повернулся. Тут его и шваркнуло. Кровь аж до меня долетела, будто дождик теплый.
– Ты выстрел слышал?
– Не помню… Нет. Только хлопок. Как в ладоши.
– Тебя, значит, осколки не задели?
– Не было никаких осколков. Я бы услышал.
– Как ты повёл себя дальше?
– Как-как… К Марадоне бросился. А у него вся грудь разворочена. Дырка с колесо. Дым валит.
– Того старика ты уже больше не видел?
– Видел.
– Когда?
– Каждый раз, как накурюсь хорошенько. Приходит, сволочь, и свою иголку в меня втыкает.
– Где всё это произошло?
– В городе.
– Я понимаю, что не в деревне Клюквино. В каком районе, на какой улице?
– Будто бы я знаю!
– Как вы туда добирались?
– До города автобусом. Потом пешедралом.
– Долго шли?
– Долго. Пару раз отливали по дороге.
– Может, там рядом какое-то приметное сооружение было? Кинотеатр или памятник?
– Не знаю. Темно, говорю, было. Да и зенки у нас от газа слезились.
Тут уж Ваня, до этого старавшийся держаться тише воды, ниже травы, не выдержал:
– Если надо будет, ты этим путём опять пройдёшь?
– Если надо, пройду, – на этот раз Удушьев даже не удостоил его взглядом. – Только мне не надо…
– Пройдись, ведь не велик труд, – посоветовал Павианыч. – Я тебя за это травкой отблагодарю.
– У меня своя есть.
– Тебе, говоришь, не надо! – Ваня соскочил с ящика. – А мне надо! Если ты за своего друга не собираешься мстить, тогда я отомщу! За всех сразу!
– Теперь я тебя знаю, – сказал Удушьев. – Слушок про змеёныша-крысолова давно ходит. Дескать, есть такой шкет, не то пацан, не то пацанка. Промеж деловых людей вьётся и всё подмечает. И если вдруг где-нибудь вурдалак мохнорылый заведётся, пощады тому уже не будет.
– И я тебя, Душняк, теперь узнал, – не остался в долгу Ваня. – Твои прогулочки по городу многим боком вылезли. Котлами да лопатниками ты не ограничивался. Случалось, людей голышом по морозу пускал.
– Что было, то прошло. Как Марадона загнулся, я с этим делом завязал. Намертво, – голос Удушьева был совершенно спокоен. – Потому и на свалке безвылазно ошиваюсь. У кого хочешь спроси. Только не подумай, что я перед тобой оправдываюсь.
– И ты не подумай, что меня обмануть можно. Я вашего брата насквозь вижу. И снисхождения ни к кому не имею – ни к людям, ни к котам. А если есть на тебе невинная кровь, лучше сам удавись. Что касается гоп-стопа, то я всякой мелочёвкой не интересуюсь. Порядочные люди ночью должны дома сидеть, а не лопатниками на улице трясти… Может, мы с тобой и поладим. Но сначала ты меня на старика выведешь.
– Место, где мы на него нарвались,
– Старые люди от своего порога далеко не отходят. Это даже Пахом Вивианович тебе подтвердит… Там его берлога, тут двух мнений быть не может. Полагаю, что откладывать дело в долгий ящик не стоит. Прямо сейчас и отправимся. Тебе ведь, Филя, долго собираться не надо?
– Не надо. Всё моё – при мне, – он извлёк из кармана массивный никелированный кастет, которым, наверное, очень гордился.
– Вот и отлично! – Ваня хотел хлопнуть Удушьева по плечу, но достал только до локтя. – Поблагодарим хозяина за приют и в путь-дорожку.
– На посошок не желаете? – предложил Павианыч.
– Ни в коем случае! Сейчас от меня карамельками «Чупа-чупс» должно пахнуть, а не водярой…
Уже трясясь на заднем сиденье рейсового автобуса, Ваня спросил:
– А куда котлы подевались, которые вы со старика сняли?
– Той же ночью на траву у цыган сменял, – ответил Удушьев.
– Скурил, короче говоря… Какая-нибудь надпись на них имелась?
– Особо не присматривался. Я только те надписи разбираю, которые из одного слова состоят.
– Багаж знаний у тебя, прямо скажем, скудненький. И как ты только им обходишься?
– Очень даже просто. Ты за меня не переживай. Если только где-то жареным запахнет, я за версту учую. Случись какая беда, вы ещё газету читать будете, а меня здесь уже давно не будет.
– Ничего удивительного. Первыми с тонущего корабля бегут крысы. Это давно известно.
– Если я крыса, так ты мышонок дохлый.
На этом обмен любезностями закончился и весь дальнейший путь прошёл во взаимном молчании.
Автобус доставил их на конечную станцию метро, однако спускаться под землю Удушьев наотрез отказался.
– Там продохнуть нельзя, – сказал он так, словно прибыл сюда не со зловещей свалки, а с горного альпийского курорта. – И мусора со всех сторон пялятся. Меня сразу тормознут. Доказывай потом, что ты не клоун. Лучше пешочком пройдёмся.
– Пройдёмся, – вынужден был согласиться Ваня. – Надеюсь, нужный нам старик живёт не в районе Красной площади.
Уже спустя час он пожалел о своих опрометчивых словах.
Маршрут, которого придерживался Удушьев, ничего общего с законами человеческой логики не имел. Он пробирался какими-то закоулками, переходя из двора во двор, перелезая через заборы, нередко петляя и возвращаясь на старый след. Заворачивая во все парки и скверы, Удушьев тщательно избегал людных улиц и мест массового скопления публики. Так, наверное, бродят волки, которых зимняя бескормица выгнала из лесной чащи поближе к человеческому жилью – от овчарни к овчарне, от хлева к хлеву, от помойки к помойке.