Особый отдел
Шрифт:
– Я придерживаюсь политики нейтралитета и неприсоединения, – ответила Людочка. – Как Швейцарская конфедерация.
– И правильно делаете, – похвалила хозяйка, вряд ли понимавшая разницу между Швейцарией и Швецией. – А то она демократов на дух не принимает. Недавно на самого Патриарха жалобу накатала.
– Разве Патриарх демократ?
– Для неё если не за Сталина, так сразу демократ.
– Понятно, – кивнула Людочка. – Кто предупреждён, тот вооружён.
– Как вы сказали? – соседка приложила руку к уху. – Кто заражён?
– Я сказала, можно ли мне пройти к Даздраперме Осиповне?
– Иди, дочушка, иди. Она свежих людей
Распугивая кошек, Людочка двинулась на стук пишущей машинки, доносившийся из глубины квартиры.
Даздраперма Осиповна как никто другой соответствовала определению «божий одуванчик». Несмотря на почтенный возраст, она была мала и тщедушна, словно кикимора, а головку её окружал венчик фиолетовых волос, тонких, как пух. На птичьем носике старушки сидели огромные очки, а ещё одни – с синими стёклами – висели на груди вместо медальона.
Тем не менее взгляд, который профессорская вдова немедленно навела на гостью, был проницателен и сух, как у великого инквизитора.
Людочка расшаркалась и предъявила удостоверение «Патриотического набата», на ледериновой обложке которого были изображены серп и молот, но не скрещенные, а расположенные порознь (оставалось только догадываться, что их ожидает в ближайшем будущем – смычка или схватка).
Из вороха печатной продукции, покрывавшей не только стол, но и диван, старушка извлекла газету соответствующего наименования и стала изучать её последнюю страницу, используя, словно придирчивый эксперт, то одни, то другие очки.
– Почему ваша фамилия не указана в списке сотрудников редакции? – голос у Даздрапермы Осиповны был чётким и резким, словно звук клавишей её допотопного «Ундервуда».
– Я в «Набате» работаю совсем недавно, – не промедлила с ответом Людочка. – Ещё не прошла испытательный срок.
– Почему же ко мне присылают сотрудников, ничем не зарекомендовавших себя? – казалось, возмущению старушки не будет конца. – Скажите ещё, что вы не член партии!
– Я кандидат. Но дело в том, что вследствие коварных происков демократов ведущие сотрудники нашей газеты попали под арест, – скорбным голосом сообщила Людочка. – А ведь очередной номер готовить надо. Подписчики, сами понимаете, ждать не будут.
– Это вопрос принципиальный, – старушка кивнула. – Скажите, вы навещаете своих боевых товарищей?
– Конечно! Прямо от вас направляюсь в «Матросскую тишину».
– Купите им от меня гостинцев, – старушка вручила Людочке десятку, на которую, при удачном стечении обстоятельств, можно было взять разве что буханку хлеба. – Пусть держатся. Ни шагу назад. Никаких компромиссов с прислужниками мирового капитала. На вашей стороне вся прогрессивная общественность страны.
– А главное, правда, – многозначительно добавила Людочка. – Мы живём и пишем только ради таких истинных патриотов, как вы, Даздраперма Осиповна! Надеюсь, что ваше интервью украсит следующий номер нашей газеты.
– Давно пора! А то кубинская и китайская пресса пишут обо мне чаще, чем родной «Набат», – в подтверждение этих слов она продемонстрировала другую газету, сплошь набранную иероглифами.
– Тогда я, с вашего позволения, начну. – Людочка выставила на стол заранее включённый диктофон. – Как мне кажется, самым счастливым и плодотворным периодом вашей жизни были сороковые-пятидесятые годы. Что вы можете сказать по этому поводу?
– Совершенно верно! Это было прекрасное, незабываемое время, – с подъёмом
– Простите за деликатный вопрос. Не омрачила ли эти годы безвременная кончина вашего мужа, известного теоретика и практика гинекологии профессора Плотникова?
– Как любящую жену и мать его детей – безусловно. Но как убеждённого и последовательного большевика – ни в коем разе! Мой муж, учёный старой дореволюционной формации, и в жизни, и в науке занимал невнятную, соглашательскую позицию. Более того, в последние годы жизни он частенько скатывался на оппортунистическую платформу, чему в немалой степени способствовало тлетворное влияние матёрого космополита и замаскировавшегося троцкиста профессора Шульмана, впоследствии обезвреженного советскими карающими органами.
– Скажите, пожалуйста, а в чём конкретно выражался оппортунизм профессора Плотникова? – поинтересовалась Людочка. – Ведь предмет, которым занимается гинекология, далёк от каких-либо классовых противоречий. Насколько я понимаю, он одинаково притягателен и для буржуазии, и для пролетариата.
– Это в корне неверная, авантюристическая установка, противоречащая всему опыту борьбы рабочего класса за свои права! Поскольку пролетариат стремится отрешить угнетателей от материальных ценностей и средств производства, проблема того, что вы назвали предметом гинекологии, выходит на первый план. Лишите буржуев возможности размножаться – и спустя всего одно поколение от них не останется даже воспоминаний.
– То есть к лозунгу «заводы – рабочим, землю – крестьянам» надо добавить ещё и «доступ к женским гениталиям – угнетённым»?
– А почему бы и нет? По крайней мере, здесь просматривается ясная и бескомпромиссная классовая позиция. К сожалению, профессор Плотников не всегда разделял её. Можете себе представить, он допускал нетактичные высказывания в адрес моего научного руководителя Ольги Борисовны Лепешинской, чьё прогрессивное учение о живом веществе было с восторгом встречено всеми учёными, придерживавшимися мичуринских воззрений, а также одобрено партией и правительством, порукой чему являлась Сталинская премия, вручённая нашему коллективу в пятидесятом году. – Старушка указала на взятую в рамку тусклую фотографию, где около дюжины молодых парней и девушек окружали толстую круглолицую старуху с лауреатским значком на груди.
– Но ведь впоследствии учение о живом веществе было, кажется, опровергнуто, – осторожно заметила Людочка. – Как и вся так называемая мичуринская биология.
– Вот это и было началом конца! – воскликнула старуха. – Сначала ревизии подверглась мичуринская биология, потом переписали историю, превратив гениального Сталина в какой-то всеобщий жупел. Дальше – больше! Кое у кого возникло сомнение в справедливости самого марксистского учения. Это до какой же степени морального уродства нужно докатиться, чтобы отрицать величие коммунистической идеи, за торжество которой сложили головы миллионы и миллионы людей! – она так взмахнула руками, что Людочка едва успела подхватить улетевший со стола диктофон.