Особый район Китая, 1942-1945 гг.
Шрифт:
Перед обедом, после осмотра пещер с нашим запасным имуществом, я поднялся на вершину горы. Местность, насколько хватает глаз, — унылое лёссовое нагорье. Одна за другой плоские плешивые горы песчаного цвета с зелеными островками кустарников.
Высота местности над уровнем моря 800–1200 метров. С непривычки задыхаешься, когда идешь в гору.
* * *
Эту запись делаю уже далеко за полночь.
Вечером меня, Орлова, Риммара и Алеева пригласили к Мао Цзэ-дуну. Он принял нас в своей пещере, отрытой в узеньком ущелье подле речки, но гораздо выше ее уровня. Сейчас, не в сезон дождей, речка
С Мао Цзэ-дуном были Кан Шэн и члены политбюро. После обычного обмена любезностями Мао Цзэ-дун без обиняков приступил к выяснению положения на советско-германском фронте. Его особенно интересовала прочность нашего фронта. Мы постарались ответить на все вопросы. Мао Цзэ-дун заявил нам, что КПК верна пролетарскому интернационализму, политике единого антияпонского фронта и лояльно сотрудничает с Гоминьданом.
— Учение Сунь Ят-сена выражается в трех принципах: национальная независимость, демократические свободы, народное благосостояние, — поучающе заметил Мао Цзэ-дун. — Все эти принципы отца китайской революции — священная часть нашей партийной программы...
Он рассеянно порылся в карманах куртки, достал смятую пачку сигарет. Не спеша закурил. Сигареты — американские «Честерфилд».
— Главное — поддержка народа, — сказал Мао Цзэ-дун. — С врагами можно воевать и без техники — палками и камнями. Следует лишь заручиться поддержкой масс. [14]
Поэтому мы должны бороться за улучшение экономического положения масс, иначе народ нас не поддержит.
Жилище Мао Цзэ-дуна — это две смежные пещеры, добротно обшитые тёсом. В глубине пещеры — письменный стол. На столе несколько книг, кипа бумаг, свечи. Пол выложен кирпичом. Мао Цзэ-дун сутуловат, глаза окружены морщинками, говорит на грубоватом хунаньском диалекте. В нем чувствуется деревенская натура.
Официальная часть приема закончилась обещаниями Мао Цзэ-дуна всячески содействовать нашей работе, похвалами мудрости товарища Сталина и коминтерновскому руководству.
Член политбюро и секретариата ЦК КПК Жэнь Би-ши — невысок, у него слабенький голос и добродушное лицо с усиками. Ему около сорока лет.
Член политбюро ЦК КПК Ван Цзя-сян — выше среднего роста, худ. Цвет волос, как и у Мао Цзэ-дуна, более светлый, чем обычно у китайцев.
Когда стемнело, охранники запалили свечи. На стенах замелькали уродливые тени.
Мао Цзэ-дуну подали бутылку голландского джина. Нас угостили ханжой (гаоляновый самогон). Мао Цзэ-дун обошел нас, снова любезно интересуясь здоровьем. Он в том же поношенном даньи, в руках кружка с джином. Прихлебывая джин и закусывая земляными орешками, он подробно расспрашивал о здоровье Сталина и Димитрова.
Мао Цзэ-дун познакомил нас со своей женой. Цзян Цин тоненькая, подвижная, с умными карими глазами, рядом со своим мужем совсем хрупкая. Она очень нежна с ним, старается ему угодить.
Между тем Кан Шэн стал рассказывать, как в Яньани не удались покушения на Мао Цзэ-дуна. Оказывается, стоило Мао Цзэ-дуну взглянуть на злоумышленника, как тот сам добровольно во всем признавался. Отмечено три подобных
Мао Цзэ-дун молчаливо внимал рассказу Кан Шэна.
От выпитого джина Мао Цзэ-дун раскраснелся, лицо увлажнилось потом. Однако выдержка его не покинула: все то же сознание собственного достоинства.
Курит Мао Цзэ-дун почти непрерывно. Впрочем, здесь курят и выпивают изрядно. Сам убедился. Ханжа уже ударила в голову, а хозяева все потчевали нас и себя не обижали. Только Жэнь Би-ши составил исключение. Он нудновато жаловался Орлову на свое здоровье. [15]
Потом Цзян Цин завела патефон. Пластинка за пластинкой звучали отрывки из старинных китайских опер.
Мао Цзэ-дун притих в шезлонге, затягиваясь дымом и небрежно стряхивая пепел на пол. Мы поняли это как сигнал об окончании приема. Дружно поднялись и распрощались с хозяевами. Мао Цзэ-дун проводил нас до выхода. Пожимая мне руку, он несколько раз повторил, что рад нашему приезду, ценит деятельность и заботу Коминтерна и товарища Сталина и окажет нам помощь в работе. Кан Шэп шумно втягивал в себя воздух сквозь зубы и улыбался...
* * *
Шелестит листвой единственное высокое дерево во дворе. Подрагивает пламя свечи. В радиорубке слушает приемник Южин. Вот он чиркает спичкой и закуривает.
И все вокруг: и свеча, и окна, заклеенные бумагой, и вой шакалов в горах — кажется нереальностью. Всего несколько недель назад я шагал по Москве.
13 мая
Южин шутливо дергает Орлова за куртку и спрашивает: «Эх, где ваш костюм в полосочку, Андрей Яковлевич?»
Теперь я, Орлов, Риммар ничем не отличаемся от местных жителей и наших старожилов. Мы тоже в даньи и в веревочных тапочках. Зато никто не обращает на нас внимания, а то я уже несколько раз слышал, как прохожие называли меня «заморским дьяволом».
Кан Шэн, которому я с утра нанес визит, долго втягивал в себя сквозь зубы воздух: наша «китаизация» ему явно по душе.
* * *
Утром меня ослепило яркое и обильное солнце. Такое солнце только в горах.
Расплавленный край диска едва выглянул из-за вершины. В долине еще покоились ночные тени. Синели утесы, окутанные дымкой. Надо видеть этот стремительный и яростный рассвет в горах!
Складки гор, где круто, где полого ниспадают в долину. Долина сплошь зеленеет посевами. Сами горы напоминают гигантских прикорнувших зверей.
Сяошуй — узенькая мелководная речка от двух до семи метров шириной. В долине Сяошуй впадает в Яньшуй.
Яньшуй — быстрая горная река до 50 метров шириной. Кое-где образует заводи, крохотные водопадики. [16]
Истоки Яньшуй — на восточных отрогах гор Байгошань. Юго-восточнее Яньани она впадает в Хуанхэ.
В речках стирают белье и сушат тут же рядом на камнях. Солнце жаркое, через несколько минут белье сухое.
В лёссовых склонах гор сотни пещер — жилища студентов, бывших горожан, военных и партийных работников. Крестьянское население округи тоже отчасти обитает в лёссовых пещерах. С позволения хозяина заглянул в одну из них. Во всю длину пещеры — кан, который зимой и в холодные дни нагревается дымоходом от очага. Рядом с пещерой носились чем-то напуганные свиньи. Они черны, худы и проворны, как собаки. Их отвислые чрева едва не тащатся по земле.