Останови часы в одиннадцать
Шрифт:
— Посмотрите на него, — сказала она, показывая на Чесека, — хорошенько всмотритесь в него и низко ему поклонитесь.
Чесек рассмеялся, на его лице появилась дыра, зубы он потерял в лагере, но, видимо, у него были другие качества.
— Шапки долой, панове, — сказал Хенрик.
— Как я выгляжу? — спросила пани Барбара.
— Великолепно.
— Я всегда верила в народ! — крикнула она. — Черт бы вас побрал с вашими интеллигентскими комплексами. — Она обняла Хенрика и стала что-то шептать ему на ухо, быстро и бессвязно, что-то о Чесеке.
— С этого дня
Подошел Шаффер с бокалами шампанского на подносе.
— Предатель, — успел шепнуть Хенрик. Пани Барбара взяла бокал и тяжело села.
— Сначала выпьем, — сказала она уставшим голосом. Было похоже, что с ней вот-вот начнется истерика. — Хенрик, ты с нами, — потребовала она.
— Простите, но я должен разыскать Анну, — ответил он. Хенрик нашел Анну на лестнице, она дремала, прислонившись головой к балюстраде. Лицо ее было искажено гримасой боли, должно быть, ей снились кошмары. «Так будет всегда, — подумал он, — такими будут наши сны». Анна застонала, ее обидели, наверно, у нее отнимали что-то дорогое, а может быть, она видела чью-то смерть или как били ее мужа, она скулила жалостно, как собачонка. Хенрик погладил ее по коротко остриженным волосам.
— Пани Анна, — выдавил он.
Она открыла глаза. Протерла их рукой и вздохнула.
— Что вы здесь делаете? — спросил Хенрик.
— Жду вас.
— Меня? — спросил он недоверчиво.
— Я хотела вам сказать, что Смулка не пришел.
— Вы с ним не виделись?
— Нет. Шеф сообщил, что Смулка лег спать, и орал, что разобьет голову каждому, кто попытается его разбудить.
— Он забыл о вас, я вам сочувствую.
— Меня лично это не очень задело, — сказала Анна с улыбкой. «Как она это умеет! — подумал он. — Где она научилась этой игре взглядов, улыбок, небрежно брошенных слов, слов, которые нельзя забыть, которые берут в плен и покоряют. Она обворожительна. Мне хочется целовать ей руки, которыми она обхватила свои колени, я сажусь возле нее и заглядываю ей в глаза, ее глаза почти синие в мерцающем свете свечи, они ласковые и слегка улыбающиеся». Хенрик наклонил голову.
— Что вам снилось? — спросил он.
— Не помню.
— Вы плакали.
— Правда? — удивилась она. Снизу донесся голос Шаффера:
— Шампанское, герр профессор!
Немец стоял в темном зале; на подносе, который он держал, сверкали хрустальные бокалы.
— Хотите выпить? — спросил Хенрик.
— Да! — Она сказала это с неожиданной экзальтацией. Хенрик сбежал по лестнице и, не глядя на Шаффера, взял с подноса два бокала.
— Я не предатель, — сказал немец, шатаясь.
Хенрик не ответил и стал осторожно подниматься по лестнице, боясь разлить шампанское. Он слышал за собой неуверенные шаги немца. Хенрик подал бокал Анне. Они чокнулись, понимающе улыбаясь.
— Я не предатель.
Возле них, на две ступени ниже, без подноса, с бокалом в дрожащей руке стоял Шаффер. Вина в бокале осталось уже немного.
— Вы удостоите меня большой чести, профессор, и вы, пани, если соизволите со мной выпить, — сказал
— Что случилось? — спросила Анна по-польски.
— Он проболтался шефу, что я пошел на почту.
— Это очень важно?
— Очень. И он это понимает.
— Позвольте объяснить, — сказал Шаффер. — Пан бургомистр сам заметил, что вас нет. Сначала он спросил пани, не так ли, где пан Коних, я это хорошо понял, а вы ответили, что не знаете.
— Благодарю вас, Анна, — вставил Хенрик.
— Потом он спросил меня. Я тоже ответил, что не знаю, но потом пан бургомистр напомнил, что он здесь бургомистр, и отдал мне приказ, он подчеркнул, что это именно приказ, и велел проводить его на почту. Вы же знаете, пан профессор, что такое для немца приказ.
— Пан Шаффер, — перебил Хенрик, — я сейчас вам скажу, что я думаю об этом культе приказа. Я думаю, что его так разрекламировали только потому, что он выгоден. Обычно выполняются те приказы, которые нравятся. Вы создали миф о себе как о тупых службистах для обмана окружающих.
— У вас очень оригинальный взгляд, Herr Professor.
— Гораздо менее, чем вы думаете. Вот у вас, пан Шаффер, хронический катар желудка и что-то там еще, хотя был приказ, что каждый немец должен быть здоровым и охотно погибать за родину. Мне хотелось бы поговорить с доктором, который вас обследовал.
— Его здесь нет, но не подумайте, что я жалею, что не погиб за родину.
— Я не виню за это ни вас, ни вашего доктора. Я даже вас за это уважал, пан Шаффер. Но сейчас, когда вы притворяетесь жертвой дисциплины, вы перестали мне нравиться.
— Позвольте выпить этот бокал за здоровье дамы?
— Пейте, Шаффер. Вы ничем не загладите своей вины, потому что отплатили мне черной неблагодарностью. Это я нашел вас и вернул к жизни. Я чувствовал себя почти вашим отцом.
— Хочу заметить, герр профессор, хоть это может показаться и нахальным, что я существовал до того, как вы сюда пришли. У меня сорок лет в Грауштадте дело, мужской и дамский салоны.
Хенрик молчал. Вступать в дискуссию? Рассказывать, что они творили у нас? Безнадежно. Он никогда этого не поймет. Останемся на уровне намеков и метафор.
— В нашем сознании, — сказал наконец Хенрик, — вы не существовали. Вас придумал я. Был пустой городок и вой ветра. Потом появилось бездыханное тело. Присутствующая здесь пани советовала прошить его пулями. Но я вдохнул в него жизнь. В то время как вы своей болтовней едва не лишили меня жизни.
— О чем идет речь?
— Бургомистр хотел меня застрелить.
— Я ничего не понимаю, — сказала Анна. Шаффер поклонился.
— Вы меня создали, профессор, а теперь боитесь, как бы я не сорвал яблоко с древа познания. Мне все равно, я могу и не знать.
Но я видел здесь одну вещь, которая может вам пригодиться. Не хотите ли пойти со мной?
«Теперь предаст его», — догадался Хенрик. Он пошел за Шаффером в подвал. Прошли кухню, в которой догорали свечки, и оказались в темном помещении склада. Шаффер чиркнул спичкой и пробормотал:
— Слава богу, кажется, никто не взял. Вот! — вдруг воскликнул он.