Остановка в Венеции
Шрифт:
— Боже правый! — воскликнула я вслух.
— Да, — подтвердил Маттео, — сильный человек на пике своей силы во всех отношениях.
— А письма, Маттео? Что говорится в письмах? — поинтересовалась Люси.
— Если Z — это Джорджоне, он был для нее всем. Сперва ее другом, потом любовником и вскоре собирался стать мужем, предположительно. Закадычный друг ее брата. Души в ней не чает. В том первом письме дар — это не она, это у нее дар. В такой интимной переписке постороннему нелегко расшифровать понятные только
— А дневник? — спросила я.
— Дневник я еще не успел, письма тяжеловато давались. А в дневнике вначале вообще не продраться.
— Наверное, для нас так и останется загадкой, когда был расписан ларец — до или после «La Tempesta», и не Клара ли вдохновила художника на этот сюжет, — произнесла Люси.
— Да, наверное, но там есть еще кое-что. Он часто зовет ее своей Лаурой — это, конечно, отсылка к Лауре Петрарки, воплощению красоты и добродетели эпохи Возрождения, наряду с Дантовой Беатриче. Но поразительно, что один из величайших шедевров Джорджоне с его собственноручной подписью «Zorzi» на обороте называется не иначе как «Лаура», и я вам о нем уже говорил. Никто не знает, кого он подразумевал — метафорическую Лауру или какую-то конкретную, но теперь все указывает на Клару, раз она была его музой.
Однако портрет дерзкий. Слабо верится, что это богатая и уважаемая венецианка из приличной семьи, тем более невеста художника. Все сходились на том, что это куртизанка. С другой стороны, лицо у нее невероятно нежное, и Лаура, кто бы она ни была, выглядит не идеалом ослепительной красоты, а просто живым человеком, умной, чувствующей и чувствительной девушкой, обнажающей грудь. Или прикрывающей, непонятно. Она увенчана лаврами и, что совсем уж странно, одета в мужскую куртку с меховой оторочкой. А еще на ней тонкая белая вуаль, символ бракосочетания. По-моему, намеков хоть отбавляй.
— Умопомрачительно, — заметила Люси. — По-настоящему эмансипированная женщина для того времени, хотя интеллектуалки среди женщин были и тогда. Возможно, поэтесса. Или просто безумно влюбленная девушка, готовая ради любимого на все.
— Люси, — сообразила я, — здесь же в альбоме, наверное, есть «Лаура»?
— Да-да, конечно.
Она нашла репродукцию, и мы приникли взглядами к лицу на портрете.
— Не похоже на маленькую рабу любви, — заключила Люси.
— Нет, — согласилась я. — И на пленительную красавицу тоже. Ясное, волевое лицо человека, который может настоять на своем. И какая-то внутренняя храбрость. Неужели это она и есть, Клара? Маттео, ты должен прочесть дневник!
— Тяжеловато идет. К сожалению, или к счастью, тут еще и фреска, наконец, обрела очертания. Я и подумать не смею, что это может оказаться Джорджоне. Но зачем бы ему
— Нам нужна помощь, — решила я.
— Только не Ренцо. Умоляю, только не его.
— Нет-нет, Ренцо не надо, — согласилась Люси.
— Стойте, знаю! — воскликнула я. — Рональд! Ведь можно же Рональда. Он разбирается не хуже. Итак, снова Рональд! Зовите шотландца.
— Можем ли мы ему довериться? — усомнилась Люси.
— Я поговорю с Лидией. Уж ей-то мы — я так точно — согласны доверять?
— Да, — ответил Маттео, — думаю, так можно. Поговори с Лидией. По секрету.
Воздух в комнате словно наэлектризовался, мы сидели, глядя в пространство, каждый в своих мыслях. Лео, заскучав, уснул на своей подушке.
— Клара? Ты Клара? — спросила я. — Ты умерла здесь? Умерла, рожая ребенка? Его ребенка? Чей же еще мог быть ребенок у такой девушки, как ты. Тебе было восемнадцать? Двадцать? Кто тебя нарисовал? Он? Мы знаем про Таддеа и про него тоже. Мы ищем, мы не сдадимся. Такие вот новости от Нел, Клара. Это тебе от Нел. Интересно, тебя ли я видела сегодня?
— Лидия, можно тебе кое-что доверить по секрету?
Мы провели вместе все утро, гуляя по бесконечным улочкам Каннареджо — я наконец узнала, как называется мой район, он же «сестьере». Мы дошли до гетто, где с 1516 года предписывалось жить венецианским евреям, и Лидия разъяснила, что слово «гетто» происходит от «джеттаре» — отливать из металла. Здесь располагались литейные мастерские, им мы и обязаны этим мерзким словом. Гетто стало светским аналогом затвора в монастырях — происходила чистка нежелательных элементов. «Запри всю заразу под замок, и можешь чувствовать себя чистеньким», — саркастически подытожила Лидия.
Наш путь лежал по красивейшему кованому мосту, потом мы прошли еще довольно длинный отрезок — Лидия не знала усталости, — перешли несколько речушек и, наконец, прибыли в конечный пункт назначения, Сант — Альвизе, женский монастырь, современный нашему сгинувшему в веках Ле-Вирджини.
— Это чтобы у тебя примерное представление появилось, — пояснила Лидия. — Здешние монахини тоже происходили из знатного сословия, а монастырь, хоть и помладше Ле-Вирджини, но вполне выдающийся.
Перед нами высились внушительные готические здания.
Мы вошли в церковь и сразу же наткнулись взглядом на нелепое кирпичное сооружение, водруженное на колонны и нависшее над головой.
— Это хоры, — раскрыла тайну Лидия. — Туда можно пройти из жилых помещений, и, как видишь, монахини совершенно скрыты от глаз за этой стенкой. И литургии они слушали оттуда. Их пение, наверное, казалось слегка эфемерным, небесным. Так было, конечно, уже после затвора. Их просто стерли из жизни.