Остановка
Шрифт:
— К голоданию? Да мне раз плюнуть! — радостно встряхивает челкой Тамара. — Мне хоть бы и вообще не есть.
— Не хвались, это ведь не день, не два.
— А сколько? — с расширенными от ужаса глазами спрашивает Зинаида.
— Может, и месяц. Посмотрим, как дело пойдет.
— Месяц? — не верит Зинаида, для нее и обед пропустить — трагедия. — Дык она ж помрет!
— Не помрет, — улыбается Завальнюк. — Она будет голодать по-научному. Пусть сестра тебе принесет боржома, остальное обсудим в понедельник.
— Надо же, — не утихает
За спиной врача Любка подмигивает Полетаевой: мол, не отчаивайся, подкормим. Мало ли что доктора нагородят.
Завальнюк чувствует проделки Митиной, но не одергивает ее. Пусть.
— А ты как? — будто вскользь спрашивает у нее.
— Нормально. Готовлюсь, — сообщает она.
— Рано готовишься.
— Разве не назначено?! — Любка вскакивает, ей ведь точно подтвердили, что операция в пятницу.
— Было назначено, — уклоняется Завальнюк.
— Что ж изменилось? — уже с испугом наседает она. — Профессор заболел? Другому назначили? Что же будет? — Любка не может дождаться ответа.
— Дело не в этом. — Завальнюк всматривается в лицо Митиной. — Сомнения у меня возникли насчет результата.
— Так не вы ж будете делать!
Завальнюк молчит. Еще не хватало, чтобы эта малявка ему грубила.
— Как же так? — Слезы вот-вот брызнут из глаз Любки. — Сколько ж мне еще лежать здесь?
Врач пожимает плечами:
— Сколько нужно, столько и будете. Анализы плохие, неблагоприятный фон для операции. — Его лицо непроницаемо.
— А если они всегда будут плохие?
— Тогда не будем оперировать. — Завальнюк встает.
— Она таблетки в туалет спускает! — в сердцах кричит Зинаида Ивановна. — Вот и результат!
Не проронив ни слова, Завальнюк направляется к двери, безучастный, официальный, каким палата его не знает. Когда он исчезает, палата взрывается негодованием:
— Допрыгалась!
— Так ей и надо!
— Что же теперь будет? Не могут же они отказаться от операции?
— В другое отделение переведут. К другому врачу!
Любка не дослушивает, срывается с места.
Завальнюка она находит в ординаторской. Он курит, устало облокотившись на столик с телефоном. Любка видит, что вовсе не в форме сейчас их «красавчик» доктор, проседь на висках, помятая кожа щек, расселины на лбу. Хотя таким он кажется ей много симпатичнее. А то приходит таким бодрячком, который по утрам бегает трусцой. Может, он и на операцию — трусцой? Завальнюк молчит, продолжает листать чью-то историю болезни.
— Как же мне быть? — не выдерживает Любка.
Он разводит руками: в одной дымится сигарета, в другой чуть подрагивает история болезни.
— Ну, я виновата с этими таблетками, — сжимает она пальцы на коленях. — Думала, при чем тут таблетки, когда впереди операция: либо помрешь, либо — нет, для чего эту гадость глотать.
— Если тебе невмоготу, — бросает через плечо доктор, — могу выписать. У меня тоже есть нервы.
—
— Значит, ты врача за человека не считаешь? — срывается вдруг Завальнюк. — По-твоему, у него вместо нервов телефонные провода? Если что случится с тобой, это ему вроде как кино с плохим концом посмотреть?!
Доктор откладывает историю болезни; чуть задыхаясь, расстегивает верхнюю пуговку на рубашке. Любка машинально отмечает: ворот модный, с тупыми кончиками.
— У тебя, значит, могут быть фантазии, курить в туалете или таблетки там спускать, а я должен из сил выбиваться, чтоб тебя в норму привести? — Он чуть успокаивается. — Вот готовлюсь к завтрашней операции, а у меня из головы не идет, как это я Полетаеву на голодовку сажаю. На длительную притом. А у нее организм подорванный. Но другого выхода нет. А тебе, — вдруг он снова срывается, — а тебе, понимаешь, ни до чего дела нет! Ты считаешь, что врач обязан тобой заниматься, ему зарплата идет. Нет, дружок, за зарплату я не обязан тебя перевоспитывать. Не хочешь лечиться — не лечись, ты взрослый человек, а я свои нервы лучше вложу в того, кому польза будет.
— Сначала глотала — не действуют. — Любка еле сдерживается, чтоб не заплакать.
— Откуда только такие берутся? — вздыхает Завальнюк уже без особой враждебности. — Значит, ты берешься судить о моей работе? И лучше меня понимаешь, что действует, что нет? — Он снова закипает. — Эти таблетки рассчитаны совсем на другое. Они действуют на определенный механизм в организме, а ты всю подготовку свела на нет. Все впустую. — Он замолкает, успокаиваясь. — А в это время кто-то, может, даже умер, не дождавшись места! — Завальнюк встает. — Мне, думаешь, не обидно, что в пятницу тебя оперировать нельзя?
Любка слизывает с губ слезы, сдерживаясь, чтобы не сорваться. Вот только операция пройдет, думает она, в упор я тебя не увижу с твоими наставлениями. Тоже праведник нашелся! Уже вся палата знает о том письме. Вообще-то Любка не верила сплетне, будто Завальнюк во время ночных дежурств любовь крутит с физиотерапевтичкой, но дыма без огня…
— Все лекарства, какие велите… — кротко произносит она. — Не будет этого больше, Юрий Михайлыч. — Любка закладывает ногу на ногу, встряхивает прической «Анджела Дэвис». Как она ни настраивает себя против Завальнюка, что-то задевает ее. Пусть поглядит, полюбуется, какие у нее ноги.
Но он не глядит. Он и так знает, что Митина — девица заметная, все при ней. Дает же бог наружность, не выбирая кому.
— Хотите, подежурю с вами? — неожиданно предлагает Любка, подсаживаясь к доктору. — Мне все равно не заснуть после вашей выволочки.
— Ого! — Завальнюк пристально разглядывает Любку.
— Вы же, наверно, скучаете один? — она корчит сочувственную мину.
— Спасибо, я один редко скучаю, — говорит он почти грубо. — А с доходягами я дело не имею.
— Почему — доходягой? — огрызается Любка. — У меня все в норме.