Остановка
Шрифт:
За стеной гости Старухи кого-то разыгрывали, заставляли искать спрятанное, их с Катей уже ничто не касалось, они долго раскуривали друг у друга одну и ту же сигарету, потом доставали из пачки новую, она дотрагивалась до его руки, волос, дыхание касалось его губ. Потом они исчезли, ничего не сказав Старухе, почти силой он тащил Катю по переулкам, скверам и все говорил, говорил, как будто рухнула перемычка, сдерживавшая могучую реку. Глубокой ночью они подошли к его дому, она вроде бы не хотела этого, но не противилась, что-то в ней было безразличное к себе, нецепкое, и она осталась.
Утром наступило отрезвление.
— Покрепче, — сказала она вдогонку, жадно затягиваясь.
Он кивнул, с иронией отметив про себя, что о первой своей привычке она ему уже заявила.
Молча пили кофе, она — с наслаждением, небольшими глотками, после которых прерывисто курила, он — залпом, с отвращением.
— У меня такое чувство, — протянула она задумчиво, — что отсюда очень давно ушла женщина. И все же вокруг все сделано ею, а ее нет. Странное какое-то чувство. Она оставила тебя?
— Она умерла.
— А… Тогда понятно. — Катя затушила окурок. — Что ж ты, совсем один? Все это время?
— Нет, — сделал он усилие. — У меня дочь. Она в Москве.
— Сколько ей?
— Семнадцать.
— Прости. — Она помолчала. — Тебе, должно быть, очень мерзко от всего этого…
— Ничего, — не слишком вежливо отреагировал он, с удивлением отметив ее проницательность и нежелание обольщаться. Впоследствии еще не раз он поражался этой ее способности глядеть на жизнь в беспощадном свете правды, обнажая ее глубоко скрытый смысл. Она всегда говорила то, что есть на самом деле. Ни больше, ни меньше. И, в отличие от него, не врала, даже во спасение.
— Ты очень торопишься? — спросила она. — Не люблю спешить, когда к этому нет чрезвычайных причин. Выпьем еще по чашке, и я, пожалуй, двинусь. Меня ведь давно ждут.
— Кто у тебя дома? — спросил он из вежливости.
— Муж, — она дала ему переварить сказанное. — Ты хотел принести еще! — Она протянула чашку.
— Да, конечно, с удовольствием. — Теперь, когда он осознал, что она не станет за него цепляться, напротив, их свидание чему-то мешает, ему вдруг захотелось спросить, увидятся ли они еще.
— Пожалуй, нам не стоит встречаться, — сказала она, опять словно отвечая на его мысли. — Мы не принесем друг другу счастья. — Она допила остаток кофе и протянула ему чашку. — А мне бы хотелось, чтобы ты был счастлив.
— Ты же знаешь, что мы встретимся, — проговорил он. — Разве тебе было плохо?
Она дернула худым плечом, усмехнулась.
— Честно? Мне — отвратительно. Главным образом потому, что ты нервничаешь. Хотя к этому, поверь, нет никаких оснований.
— Ты чертовски наблюдательна, — не выдержал он и улыбнулся, — с тобой будет трудновато. — Он наклонился, впервые за утро целуя ее. — Когда притащу кофе, — он обернулся, — скажешь, что ты еще во мне отметила?
— Много чего, иди.
— Так какие ты еще сделала выводы? — вернулся он, подумав, что и ему не дано устоять перед искушением поговорить о самом себе.
—
— А все же? — Он отметил, что она успела накраситься.
— Ладно, — согласилась Катя и улыбнулась. — Но за это я попрошу глоток еще чего-нибудь. Ужасно выпить хочется. Вообще-то я безобразно много пила в последнее время, — виновато подняла она глаза.
Она выпила немного рижского бальзама (бутылка с сорокового дня Ламары, присланная его родителями), ничего другого в доме не оказалось.
— Может, лучше, если ты сам будешь задавать вопросы? — тряхнула она головой, и гладкие медные волосы разметались.
— Ну уж нет, говори что хочешь.
— Не буду сегодня, — она хитро посмотрела на него. — Пусть подождет своего часа.
— Тогда тебе придется увидеться со мной еще раз? — засмеялся он.
— Тебе этого не захочется, если я скажу.
— Захочется. Скажи что-нибудь.
— Осуществился ты, — она подумала, — всего… процентов на двадцать пять.
— На пятнадцать.
— Не беда! Еще наверстаешь. — Она задумчиво помахивала пальцами. — Папы-то наши в двадцать лет уже писали историю, а у нас после тридцати — все только начинается. Так ведь? — Она рассматривала его сквозь растопыренные пальцы.
— Допустим. А дальше? — Он с нетерпением придвинул стул к ее креслу, невольно прижавшись к плечу. Плечо показалось мягким, нежным; где ж кости, подумал, ощущая возвращение вчерашнего интереса к этой женщине.
— Не покупай! — Она отодвинулась, потянулась в кресле, медленно обводя глазами стены, потолок, почти с тем же выражением, с каким смотрела на него самого. — Как это ты умудрился? Ни одной типичной для тебя вещи. Из этого следует, что тебе плевать на окружение и что ты… штучка.
Она засмеялась, потом встала, влезла в его туфли и, шаркая ими, отправилась в ванную. Он огляделся, впервые глазами постороннего человека рассматривая свою комнату. Вещи действительно были приобретены и выбраны Ламарой. Он даже мало ими пользовался. Работал не за секретером, в котором изящно выдвигалась стойка, а большей частью на тахте или в кухне — смотря по тому, где находились в этот момент остальные. И книги стояли на виду не те, которые нужны были ему в первую очередь. А для Ламары так много значил этот темный, отливающий смолой цвет мебели, который он не любил. Она утверждала, что солнце, заполняющее большую часть дня их комнату, пропадет, если купить светлую мебель. Для нее радостью были два кресла, обитых зеленым, и кресло-качалка, в котором она неизменно сидела у телевизора, смотря на экран, пока была зрячей, слушая звук, когда ослепла. Она гордилась тем, что по случаю достала их у какого-то покупателя, которому по записи выпал гарнитур с мягкой мебелью, и тот уступил из него два кресла. Митин же смотрел телевизор редко, присаживаясь на угол стола, спинку кресла или коврик на полу. Но если это случалось, то без остатка погружался в любую ерунду, не умея выключить телевизор. Эта ваза синего стекла, в которой при ее жизни не переводились цветы, теперь пустая и пыльная, казалась ненужной, как и набор кофемолок, кофеварок, миксеров — все это было частью жизни Ламары, ее окружением, вкусом, второй натурой. Без всего этого Митин мог легко обойтись. Почему впервые он осознал это десять с лишним лет спустя, увидев комнату глазами случайной, в сущности, для него женщины? Случайной ли?