Останься со мной навсегда

Калинина Наталья Дмитриевна

— Потому что ты была больна, — ответил ей он, и она снова кивнула.

— Я знаю, — прошептала она, отводя взгляд.

Это «я знаю» прозвучало как-то очень серьезно, и он задумался над тем, что именно она знает о своей болезни. Только ли то, что сказал ей об этом он — что у нее было легкое психическое расстройство и она страдала головными болями, или… Нет, нет, она не могла знать того, что сказали врачи. Тем более что это все равно было неправдой.

Это не могло быть правдой — он слишком хорошо помнил ту девушку, которая в теплый майский вечер стояла вместе с ним на этой самой площади, любуясь домом с маленьким садиком, разбитым прямо на крыше, и с порослью дикого винограда, ниспадающей на окна верхнего

этажа. Это было чуть больше полугода назад. Та девушка поразила его тогда своим умом и умением логически мыслить, поразила настолько, что он, слушая ее рассуждения, забыл на какое-то время о желании, обжигающем его изнутри… А потом она сказала, что верит в целостность сознания и материи, — и он понял, что она сказала это не случайно.

— Пошли ужинать, Вероника, — или ты хочешь, чтобы Джимми умер с голода?

Он взял ее под локоть и направился было к машине, чтобы разбудить Джимми, спящего на заднем сиденье, но она, сделав лишь несколько шагов, остановилась.

— Нет, нет, постой. Давай вернемся…

Она потащила его к фонтану. Там, привстав на цыпочки, обвила руками его шею и подняла к нему лицо.

— Поцелуй меня, — попросила она. — Я хочу, чтобы ты поцеловал меня здесь.

Как только они вошли в пиццерию, гардеробщик поспешил помочь им раздеться, а метрдотель, стоявший посреди зала, бросился к ним, чтобы проводить к столику. Габриэле усмехнулся, заметив, что взгляды всех посетителей обращены к ним. Эту сцену можно было бы назвать «Возвращение Короля»… В тихом местечке на берегу океана, где они провели осень, никто не знал Габриэле дель Соле и не видел его фильмов — там он был просто богатым человеком, приехавшим на отдых. Здесь он все так же был королем.

— Почему ты смеешься? — спросила Вероника, поворачиваясь к нему.

Она была удивительно красива в коротком платье из ярко-алого бархата, облегающем ее гибкое стройное тело. Красный цвет был очень к лицу ей сейчас, когда ее кожа была смуглой от загара — раньше в красном она выглядела слишком бледной. Наверное, со стороны они оба казались отголоском тропического лета, ворвавшимся в сырую римскую зиму.

— Ты хочешь знать, почему я смеюсь? Наверное, ты бы тоже смеялась на моем месте… Я объясню тебе это потом. — Он дотронулся до ее шелковистых волос, рассыпавшихся по спине и по плечам. — Лучше скажи: тебе нравится здесь?

— Да, очень. — Она кивнула, с любопытством разглядывая интерьер пиццерии. — Мы ведь уже были здесь, не так ли?

— Были.

Он взял ее за руку и повел к столику возле окна, за которым они сидели в тот раз, — официант поспешно подготавливал столик для них, раскладывая приборы и салфетки. Кажется, это был тот самый официант, который тогда хотел взять у Вероники автограф… Когда они подошли к столику, официант поднял голову и, не скрывая радостного удивления, уставился на Веронику.

— Мисс Грин? Так, значит, вы все-таки вернулись! — воскликнул он, чуть не выронив из рук поднос с приборами. — А в газетах писали, что вы уехали в Америку, потому что у вас заболела мама, и остались там… Вы, наверное, еще не знаете, какой знаменитостью вы стали здесь? Мы с моей девушкой смотрели ваш фильм, наверное, раз пять. Вы бесподобно выглядите на экране, мисс Грин, позвольте вам это сказать. Хотя в жизни, по-моему, вы еще красивее… Простите, мисс Грин, а вы не могли бы… — официант поставил поднос на край стола и вытащил из кармана брюк блокнот и ручку. — Понимаете ли, моя девушка коллекционирует автографы известных киноактеров — она просто с ума сойдет от счастья, если у нее будет ваш автограф… С вашего позволения, синьор дель Соле. — Он поклонился Габриэле, стоящему рядом с Вероникой.

Габриэле кивнул. Это был один из тех критических моментов, которые он предвидел заранее. Он знал, что его последний фильм, тот, в

котором Вероника сыграла главную роль, сделал огромные сборы, о чем ему сообщил по телефону продюсер. Это означало, что Вероника стала знаменитостью в Риме, и люди всюду будут узнавать ее и просить автограф… Разумеется, он был рад за Веронику. Трудность состояла в том, что Вероника все еще отождествляла себя со своей матерью. Это будет выглядеть, мягко выражаясь, несколько странно, если поклонник, жаждущий заполучить автограф Вероники Грин, получит вместо этого автограф Констанс Эммонс.

В эту минуту перед столиком возник метрдотель, вернувшийся со списком вин, и официант поспешно удалился, оставив блокнот и ручку на столе — по всей видимости, он боялся получить нагоняй от своего шефа за то, что докучает столь почтенным клиентам.

— Что ты будешь пить? — спросил Габриэле, усаживаясь напротив Вероники.

— «Фраскати», — ответила она, ни секунды не колеблясь.

— «Фраскати»?

Он был немало удивлен — ведь Вероника никогда не пила ничего, кроме коки, пепси и апельсинового сока.

— Я буду пить «Фраскати». — В ее голосе послышались капризные нотки. — Почему ты не хочешь, чтобы я пила «Фраскати»?

— Да нет, что ты, пей на здоровье, — поспешил уверить ее он. — Просто ты никогда не пила спиртного, и меня удивило, что тебе вдруг захотелось…

— Но неужели ты не помнишь? — перебила она. — Ведь мы с тобой пили «Фраскати», когда были здесь в прошлый раз. Я-то думала, ты поможешь мне вспомнить — а оказывается, у тебя самого с памятью еще хуже, чем у меня.

— Ты ошибаешься, Вероника, — возразил он. — Это я, если мне не изменяет память, пил «Фраскати» в тот раз. Ты же пила… — Он покосился на мэтра, который с повышенным интересом прислушивался к их разговору. — Ладно, это не имеет значения, — заключил он, поняв, что ведет себя просто по-идиотски, вступая в дискуссию с Вероникой в присутствии посторонних. Да и вообще, разве это имело какое-то значение, что пил каждый из них в тот первый вечер?

Приказав мэтру принести бутылку «Фраскати», Габриэле обратился к Джимми, который сидел рядом с ним, положив морду на стол.

— Твоя хозяйка решила сегодня напиться, — сообщил он собаке. — Это, наверное, на радостях от того, что она стала знаменитостью. Вполне возможно, что ее развезет с первого раза — но это не беда. Мы с тобой доставим ее домой в целости и сохранности, даже если она допьется до чертиков. Правда, Джимми?

Он надеялся, что эти слова немного развеселят Веронику — сегодня она была какой-то слишком серьезной и задумчивой. Но она, казалось, даже и не слышала его — она сидела, опустив глаза, и теребила в руках блокнот, оставленный официантом. Вид у нее был растерянный.

— Этот парень хочет, чтобы я дала ему автограф, — сказала наконец она, не поднимая глаз.

— Так дай ему автограф. Порадуй парня.

— Да, но я… Я не знаю, что написать.

— Не знаешь? — Он притворялся, что не понимает, хоть и прекрасно понимал, чем вызвана ее нерешительность. — По-моему, само слово «автограф» уже подразумевает, что ты должна написать свое имя. Можешь прибавить к этому рождественские поздравления.

— Габриэле?

— Да?

Она подняла глаза от блокнота и посмотрела на него. Ее взгляд был сейчас взглядом школьника, не выучившего урок.

— Ты утверждаешь, что я — Вероника Грин…

— Это действительно так. Ты мне не веришь?

— Нет, нет, я тебе верю. Не в том дело. Просто я… я сейчас чувствую, что я — Констанс Эммонс. Если я распишусь, как Вероника Грин, это… это будет ложью.

Она сделала ударение на слове «чувствую». Он в общем-то мог ее понять. Она хотела быть искренней до конца — с самой собой, с окружающими, с ним. Она просто отказывалась притворяться.

Он достал из кармана сигареты и закурил. Он заметил, что у него дрожат пальцы.