Останься живым
Шрифт:
– Да.
На дворе сумерки переходили в ночь. Последний солнечный луч подсвечивал облака, чуть тронутые ветром. Вокруг все одевалось в графитовые тона, и полусвет, как пыль, падал на лица.
Машина рванула с места, оставив у ворот эсэсовцев, вытянувших руки в фашистском приветствии.
На смутном фоне полей и весенних деревьев мелькали фигуры одиноких людей, бредущих на запад. Машина обгоняла их и, все увеличивая скорость, неслась в ночь.
Человек-ищейка мелко и беззвучно смеялся. Седой видел
"Горсть табачной пыли – все мое оружие, – думал разведчик. – Я ему подозрителен... Чем? Он даже не смотрел мои документы... Тогда чем же? Презрение к интеллигенту, бегущему от русских?"
– Где вы так поседели, доктор? – лениво, с наигранным равнодушием спросил тот, кто сидел сзади.
– У меня погибла семья.
– И мамочка тоже?
"Он разговаривает со мной, как с обреченным... Но в машине стрелять не будет... Свернет с шоссе... Их двое. Пригоршня табачной пыли на двоих..."
Седой напряженно смотрел перед собой, ловя глазами столбики с указательными знаками. Он вспомнил карту и сверял ее по памяти с названиями населенных пунктов на указателях. Сейчас важно было сориентироваться.
Внезапно машина резко свернула на проселочную дорогу, и по сторонам вырос еще оголенный по-весеннему лес.
Проехав немного, машина стала.
– Птичке пора улетать... – многозначительно сказал человек-ищейка и, открыв дверцу, вышел из машины.
Шофер, рослый эсэсовец, не выключая мотора, толкнул Седого в плечо, давая понять, чтобы он покинул машину.
Седой разжал кулак, хранящий пригоршню табачной пыли, и резко бросил ее в лицо эсэсовца. Шофер коротко вскрикнул – пыль попала в глаза – и вытянул вперед руки, стараясь вслепую поймать разведчика за лацканы куртки. Ребром ладони Седой ударил эсэсовца по шее, там, где находилась сонная артерия, и включил скорость.
Новенький "опель" рванул с места. Сзади грохнул выстрел, второй. Седой слышал, как пули стегнули по металлу, и, навалившись на баранку грудью, еще сильнее надавил на педаль газа.
Отъехав с полкилометра, разведчик остановил машину и вытащил не приходящего в сознание шофера на обочину. Быстро обыскал его. Оружия не было...
Седой гнал "опель" по проселку, не включая фар, стремясь уйти от шоссе как можно дальше. Он выиграл минут двадцать. В том, что его будут преследовать, разведчик не сомневался. Машина таила в себе опасность. Ее неминуемо остановит военный патруль. И потом машина – это след. Его счастье, что ночь и туман поднимается из низин.
До плотины не больше двадцати километров, она слева от дороги. Значит, сворачивать нужно вправо и в первый же овраг спустить "опель"...
...Седой сделал несколько шагов от оврага и вышел на просеку. Лес роптал. Над
Росистое поле лежало перед разведчиком. Теплым сырым ветром обмывало ему лицо.
Седой прислонился к стволу. Кора была мокрой. Он посмотрел на соседние деревья. Они тоже поблескивали влагой. Дерево вздрогнуло. Капли с него упали за ворот куртки, и от этого холодно стало спине.
Седой поежился и, перешагивая через горбатые, выпирающие из земли корневища, пошел по просеке к полю. Вспаханный танками суглинок податливо расступился под его ногой. Все казалось нереальным – и это небо, серое и низкое, как во сне, и этот дрожащий мир, готовый в любую минуту рассеяться. Глаза Седого уже привыкли к окружающему, сознание же было еще привязано к схватке на дороге тысячами нитей. Но он никак не мог вспомнить лица человека-ищейки...
Седой шел строго на запад, ориентируясь по звездам, которые то открывались, как в колодце, то снова затягивались космами облаков.
С полуночи сильный туман стал мешать разведчику.
"Плотина близко, – подумал Седой, – это водоем породил туман".
Сосны выплыли из белесого сумрака внезапно, а вскоре разведчик разглядел и дом – приземистое кирпичное строение чуть поодаль от деревьев. В одном оконце сквозь маскировочную штору пробивался слабый свет.
Стучать Седой не решился. В доме могли жить другие люди. Он приник к окну и стал смотреть в щель между шторой и частью стены.
Пока его глаза напряженно всматривались в просвет, ухо ловило малейший шорох за спиной.
Наконец заскрипел стул, до слуха разведчика донесся хриплый, лающий кашель и в просвете показалась сгорбленная фигура в пижаме. Седой узнал старика, едва увидел его лицо с неправильными чертами, словно взятыми от разных людей.
Разведчик негромко постучал. Гросс обернулся к окну, резко приблизился. Чуть отодвинул штору, пытаясь рассмотреть ночного гостя. Свет косо упал на лицо Седого, он сдержанно улыбнулся старику, понимая, что тот видит его.
Через минуту проскрипел засов на дверях и хриплый голос спросил:
– Кто там?
– Трапезунд открыт для кораблей, – тихо, но внятно произнес Седой.
За дверью долго молчали. Наконец дверь отворилась, и разведчик шагнул в темноту.
Комната, куда старик привел его, была скудно освещена коптилкой и походила на блиндаж, обжитой и уютный, но без комфорта. Свет коптилки вырывал из сумрака только стол, на котором она стояла, два стула и край тяжелой деревянной кровати, застланной тонким грубошерстным одеялом. Что-то воспаленное было в этом скудном рассеянном свете, словно с догорающим фитилем уходила чья-то жизнь.