Остаться в живых
Шрифт:
Так я получил первое, слабое представление о психологии толпы — управляет ею обыкновенный стадный инстинкт, не более. Мне следовало бы узнать об этом гораздо раньше!
Появился доктор, и его с трудом проволокли сквозь эту мясорубку.
Я вновь услышал хныканье бедняги Джоша:
— О, док, он пришел и убил меня! Пришел и убил!
— Все будет хорошо, мальчик мой, — успокаивал его доктор твердым, сильным голосом. — Я надеюсь, с тобой все будет хорошо!
Как обрадовало меня звучание этого голоса! Его сила и уверенность,
Кто-то дернул меня за руку. Я оглянулся и увидел, что рядом опять стоит Бобби Мид.
— Убирайся отсюда! — шепнула она мне на ухо. — Убирайся отсюда, и поскорее!
— Я не могу уйти, пока не узнаю, чем все это кончится, — пробормотал я.
— Ты узнаешь это, когда веревка обовьется вокруг твоей шеи!
Лицо Бобби напряглось. Все вокруг кидали на нас злые, безжалостные взгляды. Я понял, что Роберта Мид — из тех, кто не теряет головы в критической ситуации, но не мог воспользоваться ее советом удрать. Ноги как будто прикипели к полу.
— Нечестно будет, если я уйду, — выдавил я из себя.
— А будет честно, если они тебя линчуют? — взорвалась Бобби. — Это, по-твоему, лучше?
«Линчуют»! Мне часто приходилось слышать это слово, но я никак не мог взять в толк, что имеет в виду Бобби. Ведь это был честный поединок, если, конечно, такая вещь, как честный поединок, вообще возможна. И тому наверняка есть много свидетелей. Те, кто заглядывал в дверь, должны были знать, что в меня выстрелили дважды, до того как я пустил в ход свой револьвер. Так при чем тут суд Линча?
Да, мне следовало бы побольше знать, как люди ведут себя в толпе, о том, как работают их мозги при необычно большом скоплении народа. Жаль, что я не выяснил этого намного раньше!
Я снова услышал голос доктора, звучавший так же четко, как прежде, но уже более официально. Внезапная тишина жутким холодом объяла толпу, когда он заговорил:
— Джош, суровый долг обязывает меня предупредить, что жить тебе осталось, возможно, всего несколько минут. Может, ты хочешь что-нибудь сказать нам? Если тебе есть что сообщить или передать, Джош…
Вопль Экера не дал врачу закончить фразу.
— Ты все врешь, док! — завизжал он. — Я и не подумаю умирать! Господь не даст мне умереть. Я слишком молод для этого. Во мне еще море сил… Бог не допустит, чтобы какая-то подлая, трусливая вонючка пришла и убила меня!
Тяжкий вздох пронесся над толпой. Все до единого, включая и меня, затаили дыхание. Слово «убийство», так и звучавшее в каждом вопле Джоша, похоронным колоколом гудело у меня в голове. Впрочем, не менее ясно его слышали, разумеется, и все остальные.
Руку мою снова энергично встряхнули.
— Ну, теперь-то ты уйдешь,
Я пребывал в таком состоянии духа, что едва слышал ее. Куда уж тут решительно следовать дельному совету! Меня словно бы обволокло каким-то серым туманом. И сквозь эту дымку пробивались единственная мысль, единственное чувство — меня должны оправдать. Я хотел сказать что-нибудь, хотел объяснить, что у меня не было другого способа защититься, что я стрелял только для самообороны. Меня так и тянуло прокричать эти слова прямо им в уши. И тут я услышал доктора:
— Джош, каким бы сильным ты ни чувствовал себя сейчас, я все-таки обязан предупредить: через несколько минут ты будешь мертв. Мой долг — честно сказать
об этом.
— Будьте вы прокляты — и ты, и твой долг! — прокричал, задыхаясь, Джош. — О, я знаю, он убил меня! Он пришел и убил меня! Я хочу видеть его. Хочу видеть его лицо!
Толпа расступилась, словно околдованная этой просьбой. Мужчины обратили ко мне каменные лица. Железные руки схватили меня и поставили перед Экером.
Он ужасно изменился за эти несколько минут. Лицо совсем побелело, а всю грудь, теперь обнаженную, заливала кровь. Но самым ужасным было то, как напряглись его щеки и выпучились глаза, когда он узнал меня.
Джош вскинул руку — как хотелось бы мне избавиться от этого воспоминания! — и пригрозил кулаком.
— Ты, пес! Ты, собака! — захрипел Джош. — Ты прокрался сюда, замышляя убийство, и убил меня! Да, ты убил меня! Ты сделал это! Я налагаю на тебя проклятие! Я заклинаю воду» которую ты пьешь, и воздух, которым ты дышишь, и пищу, которую ты ешь. Пусть все это задушит, отравит, погубит тебя. Я проклинаю…
Он задохнулся на середине, совсем обессилев. Невозможно описать, как эти слова поразили меня. Грудь стеснило от страха, а сердце содрогнулось и сжалось в комок. Это были совсем не те слова, каких можно ожидать от грубого и неотесанного парня вроде Джоша, обычного ковбоя, то есть пастуха. Он мог обругать меня по-черному, мог заклеймить самыми крепкими выражениями. Но столь необычный и жуткий способ наложения проклятия привел меня в ужас. И страшнее всего было то, что слова эти исходили из уст умирающего.
Невыносимый холод сдавил мне горло, как будто я вдохнул леденящего мокрого тумана. И сразу стало нечем дышать.
В этот-то момент Джош как раз и умолк.
Он вдруг откинулся назад, повиснув на руках нескольких доброхотов. Но ни одна родная душа не смогла проводить беднягу в последний путь. По крайней мере, брата точно не было рядом. Том так и не вернулся назад. А появись он в зале, я бы, несомненно, первым узнал об этом — по граду пуль, пронзающих мое тело.
Итак, Джош лежал на руках горожан, хватая ртом воздух. Вдруг он судорожно подтянул ноги к груди так, что колени коснулись подбородка, а затем вновь конвульсивно выпрямил их, отчего все тело приподнялось над полом.