Оставшиеся в СССР (сборник)
Шрифт:
– Я все понял. Разрешите идти в цех?
– Иди. А вообще то кубки у тебя хорошие. Возьми. Иди к бухгалтеру, заплати за металлом и электроэнергию, что ты потратил на их изготовление. Скажешь я разрешил.
Быть тебе первоклассным токарем. Гонор свой только брось, а то на другого нарвешься. Не простит.
– Алло, Устинов, отбой.
Смену отец отстоял. И эту и еще многие другие за длинные годы войны. И стал токарем 12–го разряда. Через год – в 1944.
Только – только закончилась война. Его единственного из молодых хлопцев, которые стояли рядом у станков, наградили медалью
Прошло много – много лет. Отец отслужил армию, поступил в институт, долго работал в другом депо. Но уже не токарем. Про свои кубки наверно забыл. Когда – то в моем раннем детстве рассказал эту историю, потом отнес их в дальний угол и больше о них не вспоминал.
Там я их и нашел, когда папа умер. Теперь они стоят у меня в комнате на видном месте.
Последний раз я видел маму за работой незадолго до ее смерти. Одев очки, она сидела за столом, низко наклонившись над куском материала, поправляя его, крутила ручку швейной машины.
– Совсем ничего не вижу. Строчки неровные получаются. Наверно не буду больше шить.
Я ничего в шитье не понимаю. На мой взгляд все было прострочено хорошо. Но мастеру своего дела виднее. Старенькая любимая мама.
– Сорок лет она у меня. Моя помощница! Сколько нужных вещей я пошила! Это сейчас всякие тряпки есть в магазинах. Какие хочешь. Платья, сарафаны, юбки. А белья сколько разного! Тогда при СССР ничего этого не было. Нет конечно можно было купить стандартный костюм или платье без оборок, рюшиков. А даже мужчинам нравилось ходить во всем стандартном, темно – синем, сером или черном. Но нам женщинам всегда хотелось чего – то яркого, необычного, светлого – как у киноактрис из журнала «Советское кино». Разве такое в магазинах купишь?
– Я еще с юности шью. У меня талант к шитью. Иногда мама давала мне деньги на кино, а я их складывала. Скопив копейки, ходила в магазин за ситцем. Сама шила платья. Вручную. Сама кроила. Шитье получалось отличным. И фасоны я придумывала сама. Очень модные: рюшики и клеша солнца, оборочки, жабо и аппликации – все было очень красиво.
– В 60–х, когда мы сюда переехали, я с папой купили эту машинку. Какая красота. Я сама выбирала фасон, делала выкройки, подбирала материал. Какие платья у меня выходили! Подруги считали что это импортные. Завидовали мне. А сколько трусиков, футболочек, шортиков я вам нашила. Ни у кого таких не было! Синие, коричневые, красные. С карманчиками на пуговичках и змейках. И вещи я вам ушивала, укорачивала, подрубливала.
– А сейчас уже не могу. Плохо вижу. Даже в очках. Мне уже 82 года. Может когда твоя доченька захочет шить как бабушка. Заберешь машинку. Она ей пригодится. Это незаменимая вещь.
Много вещей осталось в опустевшем родительском доме. Вещи, которые были им нужны, на которые они месяцами собирали деньги, которым они радовались, которых они берегли, но они уже не нужны нам – следующему поколению. Все. Кроме швейной машины. Я забрал ее к себе в дом. Пусть в магазинах полно всяких тряпок. Броских, разноцветных, любых размеров и фасонов.
Когда – то и моя дочь снимет крышку с машинки, сядет за стол и по своим выкройкам пошьет себе и своим детям нужные и красивые вещи.
– Алло, ты меня слышишь!
– Нитки, купите мне нитки. Только белые!
– Смотрите чтоб новые были!
– Что?
– Да! Спросите у продавца! Прошлого года лучше. Ивановские.
– У нас в Первомайске закончились. Не знают когда привезут.
– Да лезь, ты! Кому сказала! А то как дам трубкой по твоей макитре!
– И передайте завтра Помошнянским.
– А? В субботу приедете. Ну ладно, обожду.
– Ну все, пока!
– Бабушка, я тоже хотел с папой поговорить! Он мне обещал самолетик купить. И с мамой тоже.
– Нет там твоей мамы. Я на работу Валентину звонила.
– Да, да – твоему папе.
– А будешь канючить, пойдешь спать сразу, как солнце сядет.
– Пошли, а то мы мешаем дяде работать.
– Пока, Кузьмич. От внука имею! Не дает нормально поговорить!
– Бабушка, я не хочу рано ложиться спать. Мне страшно одному в темной комнате.
– Мы будем на крыльце в карты с соседями играть. Никто через меня не зайдет в дом.
– Ну давай, давай выходи, к дяде люди пришли.
– Нитки, какие белые нитки? Зачем тебе нитки? У тебя есть.
– Кончились у меня!
– Вязать буду!
– Ты уже много навязала. И на стол, и на кровать, и на комод.
– Твоей маме свяжу. Будет скатерть с узорами. Красиво. Тетя Тася привезла из Ленинграда новые крючки. Удобно вязать.
– Бабушка, а можно я возле вас буду сидеть?
– Нельзя, там будут взрослые разговоры. Дядя Богдан как проиграет, матюгаться будет.
– Бабушка, я тихо. Я уши закрою.
– От елоп царя небесного! Как дам сейчас! Сказала нет!
– Бабушка! Ну можно…
– Давай вперед. Быстро. Мне скоро ужин готовить!
И мы двинулись вдоль железнодорожного полотна, возвращаясь со станции, где бабушка звонила моему отцу на работу из кабинета старшего кассира.
Точно не помню, но наверно я всю дорогу плакал. Умолял не отправлять меня рано спать, разрешить остаться за столом. Но бабушка была непреклонна.
Спать меня положили рано. Как и обещала бабушка. Уснуть я не мог. Слезы текли по щекам. А на улице гоготала веселая компания.
– Тузом бей! Твою мать!
Ээх! Опять дурни!
Затем меня пожалела тетя Тася – сестра бабушки. Она села на стул возле моей кровати и долго – долго сидела, пока я не заснул.
А в субботу вечером приехала мама. Одна, без папы. Папу не отпустили с работы. У них был какой – то аврал.
Мама привезла белые нитки. Бабушка взялась учить маму вязать. Но видно безрезультатно – вскоре послышались матюки в адрес мамы. Я закрыл уши.