Оставшиеся в тени
Шрифт:
Примечательным событием существования тейтелевского «клуба» (еще в прежнем качестве) являются посещения его В. И. Лениным в период пребывания в Самаре (1889–1893 годы).
Вскоре после Отечественной войны писатель Константин Симонов, вернувшийся из поездки в Америку, привез с собой папку с объемистой рукописью. Это были мемуары, которые передала ему дочь бывшего председателя Самарского окружного суда М. В. Анненкова. Извлечения из них впервые опубликованы Г. Е. Хаитом, исследователем начала революционной деятельности В. И. Ленина.
Сын известного декабриста, приговоренного к сибирской каторге, В. И. Анненков провел юношеские годы в Тобольске, среди ссыльных революционеров. «Молодые люди, посещавшие дом Тейтеля, — пишет М. В. Анненкова, — с интересом слушали рассказы отца о декабристах и Сибири… Был другой молодой человек, посещавший
О посещениях своего самарского «клуба» будущими народными комиссарами первого Советского правительства М. Т. Елизаровым, А. Г. Шлихтером и молодым Владимиром Ильичем вспоминает и сам Я. Л. Тейтель, отмечая, что В. И. Ленин «любил прислушиваться к спорам» («Из моей жизни за сорок лет», Изд-во Я. Поволоцкий и К°, 1925, с. 41, 42).
Начиная с 1894 года «ассамблеи» отличались временами большой идейной насыщенностью. Всем очевидцам запомнились происходившие тут ожесточенные споры марксистов с народниками, вроде схватки сотрудников «Самарского вестника» с приезжим народническим экономистом В. В. (Воронцовым), автором книги «Судьбы капитализма в России». Способствовали остроте идейных дискуссий и вновь прибывшие в Самару ссыльные. Как город не университетский и сравнительно удаленный от столицы, правительство превратило Самару не только в место политической опалы. Это был и перевалочный пункт, где более опасные «государственные преступники», «возвращавшиеся из Сибири по отбытии наказания, задерживались… на предмет проверки их благонадежности… И так как состав интеллигенции в Самаре часто менялся и политические ссыльные, возвращаясь из Сибири, останавливались в Самаре, то поводов для вечеров было достаточно» (Я. Л. Тейтель. Из моей жизни за сорок лет, с. 41, 45). Такие публичные вечера позволяли революционным марксистам активно и широко пропагандировать свои взгляды.
Сомнения в авторитете записных народнических ораторов начинали испытывать даже их недавние единомышленники. Под воздействием таких диспутов намечается и определенный поворот во взглядах Александры Леонтьевны. У писательницы обостряется критическое отношение к народничеству. Именно в 1894–1895 годах, то есть уже на одном из первых этапов публичных идейных схваток марксистов с народниками в тейтелевском «клубе», в дневниках Александры Леонтьевны появляются отрицательные оценки некоторых, ранее непререкаемых для нее народнических догм, и она начинает штудировать марксистскую литературу. В частности, залпом прочитывает вышедшую в январе 1895 года книгу Г. В. Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (Тетрадь A. Л. Бостром, дневниковая запись от 28 октября 1895 года).
«Когда я начала читать «Капитал» Маркса, я увидела: вот что мне нужно, вот чего я искала, вот ответ на вопросы. Но до сих пор еще многое неясно… Опять идет ломка…» — записывает она в дневнике 15 сентября 1897 года.
В доме Тейтеля велись дискуссии не только по насущным вопросам политической жизни. По-прежнему это был и культурно-просветительный, и литературный клуб.
Редкие личные качества делали судебного следователя своим человеком среди передовых писателей. Еще в конце 70-х годов с ним сдружился Г. И. Успенский, живший в то время в селе Сколково, под Самарой. Друзьями Якова Львовича были и большинство литераторов, посещавших его «клуб». Много лет спустя, уже в 1916 году, Горький, посылая Тейтелю свои сочинения, сделал надписи на многих томах. Одна из них: «Старым друзьям в благодарность за хорошие дни, проведенные в Самаре». Больной А. П. Чехов в октябре 1903 года приглашает его для знакомства на ялтинскую дачу и пишет затем жене, что у него только что был «знаменитый Тейтель» (А. П. Чехов. Полное собрание сочинений и писем. М., 1951, т. XX, с. 144). Знали Тейтеля идеолог народничества, публицист
Помимо Гарина-Михайловского, Горького, Златовратского, Чирикова, Скитальца, А. Л. Бостром, Ашешова, Дробыш-Дробышевского и других писателей, критиков, журналистов, тут бывали многие местные и приезжие ученые. Такие, как историк литературы B. Е. Чешихин-Ветринский, исследователь раскола Пругавин, известный путешественник по Китаю и Гималаям Потанин, обычно раз в два года подолгу гостивший у своего родственника в Самаре… Почетным для себя считали дать здесь концерт и гастролеры, вроде объездившего «все Европы» пианиста и композитора Антона Контского или популярного врача-гипнотизера Фельдмана, откликом на публичные сеансы которого является, кстати, одно из обнаруженных недавно писем Алеши Толстого из Самары («…завязался спор, дядя Боря и Коля стояли за спиритство, а мама и Чемодуров — напротив. Дядя Боря приводил примеры, вроде того, как карандаш сам писал… а я сказал потом маме на улице, что это оттого происходит, что человек настраивает себя на это…»).
В этой литературно-артистической среде Александру Бостром знали как человека добрых, но точных оценок, энергичную участницу разных начинаний, умеющую, когда надо, и подраться за общие интересы. Это она в декабре 1892 года дала отповедь «Гражданину», когда тот обрушился на затевавшееся в Самаре «Общество любителей наук и искусств».
Тогда для Александры Леонтьевны дело было в принципе. Газету «Гражданин» издавал князь Мещерский — близкий к царствовавшему Александру III. «Зная близость Мещерского к царю, все считали его газету личным органом Александра III и потому считались с ней. Даже министрам приходилось подлаживаться к Мещерскому» (Б. Козьмин. Русская журналистика 70-х и 80-х годов XIX века. М., 1948, с. 49). Отнюдь не крамольное намерение — учредить в Самаре «Общество любителей наук и искусств» — вызвало у «Гражданина» приступ газетного бешенства.
«Что это, — спрашивал сотрудник «Гражданина», подписавшийся П., — собрание «образованных и интеллигентных» (кавычки в подлиннике. — Ю. О.) людей или же сбор вместе с умудренными летами недоучившихся юнцов со включением неизбежных еврейчиков и евреичек, пришедших на призыв «Самарской газеты» поглумиться над своими мозгами..?!». Солдафонская брань чередовалась в статье с «перлами» юмора, вроде: «…полезнее вместо общества пойти постричься и, кому надо, побриться и послушать, как вам цирюльник порасскажет о всяких художествах и новостях дня» («Наука в затеях», «Гражданин», 1892, № 313).
1 декабря 1892 года читатели нашли в «Самарской газете» довольно дерзкий «Ответ сотруднику «Гражданина» П.», в котором высмеивался «сторонник цирюльни» из органа печати, «к брюзжанию и инсинуациям» которого читающая публика давно привыкла. Под статьей стояла фамилия Бостром.
Александра Леонтьевна с сыном А. Толстым, который, по свидетельству Я. Л. Тейтеля, «часто, будучи подростком, гостил у нас в Самаре», попадали на его вечерах в обстановку безграничной самодеятельности. Из небольшой квартиры заранее выносили кровати и гостинную мебель, не щадя зимой даже горшков с цветами, а по соседним домам занимали стулья. «Народу набивалось до отказа, и не захватившие стула или подоконника стояли где попало, выпирая опоздавших в маленькую прихожую — вплоть до входной двери. Всякий занимался или занимал других, чем хотел и мог. Здесь спорили, там читали или тихо беседовали, играли в шахматы, хохотали, пытались петь, просто наблюдали «публику». Хозяева не навязывали никакой программы и вообще не давали чувствовать своего присутствия…
В конце вечера в маленькой столовой шипел самовар и на столе красовались: две бутылки пива, две селедки, вареный картофель, тарелка с ломтиками колбасы, и все тут! Маловато на весь «клуб». Да что поделаешь, скромные средства Якова Львовича не дозволяли выставить иное угощение. Хозяин выходил из положения, вывешивая в столовой плакат:
«Здесь царит борьба за существование!»
Иногда он сопровождался другим объявлением крупными буквами: «Свежая икра. — Семга. — Ликеры. — Фрукты» и внизу мелко: «В магазине Егорова». Публика со смехом принимала к сведению эти указания и теснилась к самовару, чтобы «захватить» стакан чаю…» («М. Горький в воспоминаниях современников», с. 106, 107).