Оставьте меня детям… Педагогические записи (сборник)
Шрифт:
– А я-то немного по-другому. Раздают синяки да шишки – я тут как тут. Я еще сопляком был, как пошли первые протесты да перестрелки. И ночи бессонные были, и тюрьма: ровно в такой дозе, чтобы молокососа хоть немного пообтесать-укоротить [4] . Потом война. Так себе, ничего особенного. Далеко пришлось идти, за Уральские горы, за байкальские моря, за [земли] татар, киргизов, бурятов, до самых китайцев. Только докатился я до маньчжурской деревни Таолайчжоу, глядь – опять революция. Потом ненадолго мир-покой воцарился. И водку я пил, как не пить, и жизнь, не мятый рубль, на карту ставил. Только вот на девчонок времени у меня не хватило… а так, кабы не это, да не то, что стервы они, до ночей охочие, да еще и детей рожают… Пакостная привычка. Один раз я попался. Потом на всю жизнь охоту отбило. Хватит с меня. И угроз, и слез. Сигареты курил без счету. И днем, и ночью, и в размышлениях, и в спорах, одну от другой прикуривал, дымил как паровоз. На мне живого места нет. Спайки, боли, грыжи, шрамы, весь на ходу разваливаюсь, скриплю, а вот ведь живу и пру напролом. И еще как! Спросите тех, кто мне поперек дороги встает. Как дам леща – мало не покажется. И сейчас бывает, целая банда меня на цыпочках по стеночке обходит. Да у меня и друзья-приятели
4
Обстоятельства первого ареста Корчака неизвестны (второй раз его задержали на две недели в 1909 г.); возможно, впервые он подвергся аресту в феврале-марте 1899 г. (тогда он был студентом 1-го курса медицинского факультета) в связи со студенческими волнениями в Варшавском университете и других учебных заведениях. Далее Корчак вспоминает свое участие в Русско-японской войне на Дальнем Востоке; мобилизованный в июне 1905 г., он вернулся домой в марте 1906 г.
– И у меня тоже. У меня и дети есть, и внуки. A у вас, коллега?
– У меня их двести.
– Шутить изволите, господин хороший?
Сейчас 1942 год. Май. Холодный в этом году май. И эта сегодняшняя ночь – тишайшая из тишайших. Пять часов утра. Дети спят. Их на самом деле две сотни. В правом крыле пани Стефа [5] , я в левом, в так называемом изоляторе [6] .
Моя кровать в центре комнаты. Под кроватью – бутылка водки. На тумбочке ржаной хлеб и кувшин воды.
5
Стефания Вильчинская (1886–1942), главная воспитательница Дома сирот; руководила детским домом совместно с Корчаком с самого начала его существования (с октября 1912 г.).
6
Дом сирот на Сенной, 16 / Слиской, 9 (здание Общества работников торговли и промышленности), с конца октября 1941 г. был также изолятором для больных.
Любезный Фелек [7] наточил мне карандаши, каждый с двух сторон. Я бы мог писать вечным пером, одно мне дала Хадаска [8] , а второе – папа непослушного сыночка.
От этого карандаша у меня вмятина на пальце. И только сейчас до меня дошло, что можно по-другому, можно удобнее, пером писать легче.
Недаром папенька [9] называл меня в детстве раззявой и балбесом, а в бурные моменты так даже идиотом и ослом. Одна только бабушка [10] верила в мою звезду. А так – лентяй, плакса, нюня (я уже говорил), идиот, все ему до лампочки.
7
Феликс Гжиб (1917–1943?), выделявшийся успехами воспитанник, позже вместе с женой Бальбиной («пани Блимка»), бурсисткой Дома сирот, – его сотрудник.
8
Письмо к девочке с таким именем (она не была воспитанницей Дома сирот) см. в главе [Неизвестной девочке].
9
Юзеф Гольдшмидт (1844–1896), адвокат, общественный деятель, автор публикаций. (О семье Корчака см.: Maria Falkowska. Rodow'od Janusza Korczaka // Biuletyn Zydowskiego Instytutu Historycznego. – 1997. – № 1.)
10
Единственная бабка Корчака со стороны матери – Эмилия (Мина) Гембицкая, урожденная Дайтхер (1832–1892); бабушка и дедушка по мужской линии умерли до рождения Корчака (1878 или 1879 г.).
Но об этом потом.
Они были правы. Поровну. Напополам. Бабуля и папа.
Но об этом потом.
Лентяй… это заслуженно… Не люблю писать. Думать – другое дело. Мне это не составляет труда. Я словно сам себе сказки рассказываю.
Я где-то прочитал:
«Есть люди, которые так же не думают, как другие не курят».
Я – думаю.
Раз-два… раз-два.
На каждую неловкую лопату земли, выброшенную из моего колодца, я обязательно засматриваюсь. Задумываюсь минут на десять. И не в том дело, что я нынче слабый, потому как старый. Так всегда было.
Бабушка угощала меня изюмом и приговаривала:
– Философ.
Видимо, я уже тогда в приватной беседе посвятил бабушку в свой дерзкий план переустройства мира. Ни много ни мало: выбросить все деньги. Как и куда выбросить и что потом делать, я точно не знал. Не судите слишком строго. Было мне тогда пять лет, а проблема была невообразимо трудной: что делать, чтобы не было детей грязных, оборванных и голодных, с которыми мне нельзя играть во дворе, где под каштаном похоронена в вате, в жестянке из-под леденцов, первая моя покойница, близкая и ненаглядная, пока только канарейка. Ее смерть поставила передо мной таинственный вопрос веры.
Я хотел на ее могилке поставить крест. А служанка сказала, что нельзя, это же птица, она ж куда ниже человека. Даже плакать по ней грешно.
Ну, это служанка. Хуже то, что сын дворника заявил: канарейка моя была еврейкой.
И я еврей. А он – поляк и католик. Вот он точно попадет в рай, а я, если не буду говорить ругательных слов, а буду послушно приносить ему наворованный дома сахар, после смерти попаду в какое-то такое место, которое вообще-то не ад, но там темно. А я боялся темных комнат.
Смерть – Еврей – Ад.
Черный еврейский рай.
Было над чем подумать.
Я лежу в кровати. Кровать в центре комнаты. Квартиранты мои – Монюсь-младший (Монюсей у нас четверо [11] ), потом Альберт, Ежи. С другой стороны, вдоль стены, Фелюня, Геня и Ханечка.
Двери в спальню мальчиков открыты. Их шестьдесят штук. А слегка на восток от них спят тишайшим сном шестьдесят девочек.
Остальные на верхнем этаже.
Сейчас май, пусть и холодный, так что
11
См. далее. Например, о Монюсе Фрайбергере в главе «Бюро советов и новенькие».
Ночь.
Про нее и про спящих детей у меня есть записки. Тридцать четыре исписанных блокнота. Именно потому я так долго не решался писать мемуары.
Я собираюсь написать:
– толстый том о ночи в детском доме и вообще о сне детей;
– двухтомный роман. Действие происходит в Палестине. Брачная ночь пары «халуцей» у подножия горы Гильбоа, откуда бьет источник [12] ; об этой горе и источнике говорит Книга Моисеева.
Глубоким будет этот мой колодец, если успею…
12
Халуцами называли членов палестинской еврейской организации «Хехалуц Хацаир» (Hechaluc Hacair) (с ивр. «Юные пионеры»), которая готовила еврейскую молодежь к переселению в Палестину; созданная в России во время Первой мировой войны, она действовала в Польше с 1919 г.; пропагандировала идеи еврейского национального возрождения (и иврита), обучала молодежь различным профессиям, главным образом, в области сельского хозяйства. Окрестности горы Гильбоа и источник Харод (которые неоднократно упоминаются в Библии) Корчак знал по своим палестинским путешествиям (1934, 1936), когда он жил в кибуце «Эин Харод» (с ивр. «Источник Харод») неподалеку.
Три-четыре-пять-шесть.
Несколько лет назад я написал для детей повесть о жизни Пастера [13] .
Теперь продолжение серии: Песталоцци, да Винчи, Кропоткин, Пилсудский [14] и еще пара десятков других.
Тут и Фабр, и Мультатули, Раскин и Грегор Мендель, Налковский и Щепановский, Дыгасинский, Давид… [15]
Вы не знаете, кто такой Налковский?
13
Упрямый мальчик. Жизнь Луи Пастера, 1938; эту книгу о французском ученом Корчак посвятил сестре, Анне Луи.
14
Иоганн Генрих Песталоцци (1746–1827), швейцарский педагог, которого Корчак особенно ценил; во время своей первой заграничной поездки в Швейцарию (1899) Корчак посещал места, связанные с ним.
К работам Петра Кропоткина (1842–1921), русского ученого и политического деятеля, Корчак обращался в первом десятилетии XX века.
В Доме сирот висел портрет Пилсудского с такой подписью: «До войны в Польше правили немцы и русские. Пилсудский подбил рабочих на восстание. За это он долго сидел в тюрьме. Он создал польскую армию, победил как предводитель и стал Командиром Страны».
15
Большинство перечисленных лиц – знаковые фигуры в биографии Корчака (хотя бы как авторы книг, которые он читал). Уже на пороге XX века он писал: «Населить воображение детей и молодежи фигурами героев, которые не мечом, а открытиями и изобретениями боролись, торили мысли человечества новые пути <…> – вот что важно» («Педагогический обзор», 1901).
Жан Анри Фабр (1823–1915), французский энтомолог. Корчак, поклонник его работ, ссылался на него в заключительных словах книги Как любить ребенка. Летний лагерь, 1920: «…Фабр гордится, что проделал эпохальные наблюдения над насекомыми, не уничтожив ни одного из них <…> мудрым оком наблюдал он мощные законы природы <…>. Воспитатель, будь же Фабром в мире детей».
Мультатули (с лат. «я много вынес»), псевдоним Эдуарда Доувеса-Деккера (1820–1887), голландского писателя.
Джон Раскин (1819–1900), английский теоретик и историк искусства.
Грегор Иоганн Мендель (1822–1884), чешский естествоиспытатель, монах. «…Из зеленого горошка выбил он грозный закон наследственности» (Наедине с Богом, 1922).
Вацлав Налковский (1851–1911), географ, общественный деятель, публицист; как и упомянутый далее Ян Владислав Давид (1859–1914), педагог, психолог, принадлежал к числу особых «учителей» Корчака, в первом десятилетии XX века дружившего с дочерью Налковского Зофьей и женой Давида Ядвигой Щавинской-Давидовой.
Станислав Щепановский (1846–1890), общественный деятель, публицист, промышленник.
Адольф Дыгасинский (1839–1902), писатель. Собственные переживания во время чтения одного из его рассказов Корчак описывает словами рассказчика своей автобиографической повести: «…Я плакал. Дыгасинский, поэт-педагог, зачем ты заставил ребенка плакать?» (Дитя салона, см. примечание 88).
О многих великих поляках не ведает мир…
Семь.
Много лет назад я написал повесть о короле Матиуше [16] .
Теперь очередь царя-ребенка: король Давид Второй [17] .
Восемь
Как испоганить материал полутысячи графиков веса и роста воспитанников [18] и не описать прекрасной, добротной и радостной работы роста человека?
16
Король Матиуш Первый и Король Матиуш на необитаемом острове, 1923.
17
Не ясно, имеет ли это какую-либо связь с царем Давидом (ок. 1040 – ок. 970 до н. э., второй царь Израиля, ок. 1010 до н. э.). К библейским персонажам Корчак обращался за несколько лет до этого, когда писал, примерно в 1936 г., первую книгу из запланированного цикла Дети Библии – Моисей.
18
В Доме сирот (и «Нашем доме») детей каждую неделю взвешивали и измеряли (эта и другая документация, которую систематически вели долгие годы, не уцелела в годы Второй мировой войны).