Осторожно, Питбуль-Терье!

Эриксен Эндре Люнд

— Жаль, что у нас не хватает девушек, чтобы тебе тоже участвовать в наших праздниках, — говорит он. — Тебе бы понравилось. У нас тут круто.

— Ничего страшного, — говорю я.

Курт продолжает сосать колу.

— Но если б я мог бывать здесь, когда у вас нет праздников, это было бы… прикольно.

Курт поднимает на свет бутылку, в ней осталась примерно треть. Он бросает взгляд на меня, улыбается, задерживает дыхание, прижимает горлышко ко рту, и кола бульк за бульком исчезает у него в желудке. Опустошив бутылку, он победно рыгает и смотрит на меня с торжеством.

—

Фантастика! — говорю я.

— Ой, — говорит Курт, озадаченно глядя на пустую бутылку. — Ничего не осталось. Я забыл, что ты, может, тоже хочешь.

— Ничего страшного, — говорю я. — Мне главное изредка получать обратно бункер. Курт закашливается. — Возможно, — говорит он. — Возможно…

Новогодняя ёлка

В первый день каникул я иду на почту за посылкой с маминым заказом. Когда я ставлю ящик на кухонный стол, мама улыбается и говорит:

— Вот и елка!

Я смотрю на коробку. Она высотой сантиметров пятьдесят. И почти ничего не весит. Если внутри елка, то это должна быть какая-то игрушечная микро-елочка.

Хуже того: она может быть только из пластмассы.

У меня в душе все обрывается.

Я знаю, что должен радоваться. У миллионов детей нет вообще никакой елки. Вот только очень трудно радоваться тому, что человек ненавидит.

Мама вскрывает коробку и начинает вытягивать из нее уродливую елку. Уже украшенную блестками и красными шарами.

Я пас. Это выше моих сил. Лучше и правда отменить все это безобразие.

— Красивая, да? — говорит мама.

— Ну-у, — тяну я. Мама смотрит на меня серьезно.

Я опускаю глаза.

— Что-то не так?

Все не так, думаю я.

— Да нет, ничего, — говорю я.

— Ты расстроился? — спрашивает мама.

Еще бы, думаю я.

— Нет, — говорю.

Становится тихо. Потом я слышу, как мама отодвигает стул и садится на него. Она вздыхает.

— Елка тебе не понравилась.

В ее голосе слышен упрек.

— Я думал, у нас будет настоящая елка, — говорю я.

— Ты же знаешь, что я не выхожу из дома, — говорит мама тихо.

— Но можно было как-то иначе это организовать.

— Джим, я делаю все, что в моих силах.

Судя по голосу, она совершенно сломлена. Но это ничто по сравнению с моим отчаянием.

Я вскакиваю на ноги и собираюсь крикнуть ей все, все, все, но в последнюю секунду прикручиваю громкость, чтобы не напугать маму.

— Знаешь, давай правда отменим Рождество, — говорю я жестко. А потом забираюсь к себе на кровать, на второй этаж, и зарываюсь лицом в одеяло.

Тем более я вообще не понимаю, чего люди так носятся с этим Рождеством. Только потому, что две тысячи лет назад родился Иисус, мы, видишь ли, обязаны украшать дома, стелить красные скатерти, обжираться рождественскими разносолами

и сладостями до заворота кишок. Я вас спрашиваю: в чем смысл всего этого? А подарки для друзей и родных, на покупку которых нас уговаривают продавцы? День рождения ведь у Иисуса, правда? А мы здесь при чем? К тому же все это стоит много денег. И времени. На то, чтобы найти и упаковать подарки, уходит чертова уйма времени, и это совершенно напрасный труд, потому что в сочельник все раздаривается в секунду. И все — радость улетучивается на раз-два-три. Если бы людям действительно хотелось порадовать друг дружку, они могли бы растянуть удовольствие. Дарить один подарок в неделю, например, а не высыпать все сразу в Рождество. Тогда человек каждую неделю понемногу бы радовался, это же лучше, чем быть очень счастливым полчаса один раз в году?

По-хорошему, ждать Рождество, радоваться ему — только растрачивать себя понапрасну.

— Джим?!

Мама стоит внизу рядом с кроватью.

— Я приняла решение.

Голос бодрый.

— Завтра я иду на прогулку. И заодно куплю и елку, и подарки.

Я поднимаю голову и смотрю на маму. Похоже, она это всерьез.

— Мама, но у тебя же страхи! — говорю я.

— Ну и что теперь, — отвечает мама. — Нам же нужна настоящая елка.

Мама выходит в свет

Мама стоит перед зеркалом. Она надела на лицо широкую улыбку. И глаза мягко блестят.

— Фру Армстронг готова? — спрашиваю я голосом астронавта и подаю маме ее огромную космическую шубу. Она кивает, и я помогаю маме облачиться в этот скафандр.

— Остается лишь несколько секунд до того, как нога фру Армстронг, первой из мам, ступит на поверхность Луны!

Мама хихикает. Уже год и один день она не была в таком прекрасном настроении.

Я достаю варежки и натягиваю ей на руки.

— Так, лунные рукавицы надеты. Осталась одна жизненно важная деталь — лунный шлем.

Я натягиваю шапку на самые уши.

— На Луне холодно, вы поосторожнее.

Я подхожу к двери и открываю цепочку. По маминому лицу пробегает дрожь. Она сглатывает.

— До высадки пять секунд…

Я кладу руку на запор. Мама следит за каждым моим движением. Я начинаю обратный отсчет:

— …пять, четыре…

Мама подходит на шаг ближе.

— …три, два…

Я берусь за ручку. Мама подходит к самой двери.

— …один, ноль!

Я распахиваю дверь, неприятный порыв ветра ударяет в лицо.

Мама выглядывает за дверь. Озирается по сторонам. Осторожно поднимает правую ногу и переставляет ее за порог. Еще минута — и вторая нога становится рядом.

— Для человечества этот шаг невелик. Но для мамы он огромен, — говорю я.

Мама хихикает.

— Ну что, ты идешь?

Мы с мамой придумали все очень хитро. Для выхода мы выбрали время, когда света много, а народу на улице мало. Нам встречаются только мамаши с малышами. А их не боится даже моя мама.