Острее клинка(Повесть)
Шрифт:
Все лето и осень в английской столице гремели взрывы. Рвался самый настоящий динамит, разрушая дома, мосты, убивая и калеча людей. Жители были в панике. Полиция не могла поймать злодеев. А злодеи — ирландцы — взрывами хотели устрашить англичан. Не всех — правительство. Ирландия добивалась свободы, и ирландские эмигранты в Америке решили организовать террор.
Сергей сомневался, что они добьются своего такой жестокостью. Уж кто-кто, а он не верил в успех динамитчиков и благоразумие правительств.
До
Он возвращался из типографии, куда устраивал печатать свою книгу, когда возле дома повстречал хозяина. Толстый, добродушный англичанин был на этот раз чем-то обозлен. Он помахал перед носом Сергея газетой:
— Что вы на это скажете, сэр? Мало нам ирландцев! Теперь русские.
Сергей забрал у него газету: некто мадам Новикова намекала на то, что взрывы — дело рук русских эмигрантов, которые готовят в Англии заговоры против русского правительства; называла и его имя, Степняка.
— Клевета, — спокойно сказал Сергей, — русские в Англии не готовят ни покушений, ни заговоров.
— А почему же Новикова утверждает? — хозяин опять потрясал газетой. — Она что-то знает. Она ведь тоже русская.
— В этом я сомневаюсь, — брезгливо бросил Сергей.
Мадам Новикова не первый раз обливала грязью эмигрантов: за это ей, наверное, хорошо платили из Петербурга. Не стоило обращать внимания.
— Нет, нет, — сердито возразил ему Энгельс, — вам надо ответить на ее клевету.
— Зачем? — пожал плечами Сергей. — У русских есть поговорка: собака лает — ветер носит.
— Поговорка хорошая, — жестко сказал Энгельс, — но здесь она не годится. У англичан принято отвечать на подобные вещи.
— Почему мы должны плясать под их дудку? — ершился Сергей.
— Я вам тоже напомню одну русскую поговорку, — улыбнулся Энгельс. — В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Так, кажется? Вы меня слушайте, я в этой Англии давно живу. Не забудьте, мадам Новикова держит салон, у нее бывают даже министры. Сегодня статья, завтра общественное мнение, послезавтра решение правительства.
— Неужели англичане так доверчивы?
— Это политика, дорогой Степняк. Пренебрегать ею нельзя. Мадам Новикова давно обрабатывает тяжелые умы английских тори.
— Хорошо, я напишу. Но напечатают ли?
— Вы действительно плохо еще знаете англичан. В той же газете! Это я беру на себя.
Через несколько дней «Пэл-мэл газетт» поместила резкое письмо Сергея. Общественное мнение британского острова было как будто немного успокоено. Во всяком случае, клевету на русских революционеров Сергей развенчал.
Но главный его ответ еще готовился, еще лежал сотнями страниц рукописи и ждал своего часа. Сергей отвечал от имени тысяч безгласных и забитых, которые не имели возможности постоять за себя и гибли жертвами всероссийской клеветы. В самодовольной, чинной Англии не представляли,
Сергей разметал готовые странички, нашел то место, где разоблачал полицию, и стал вписывать новый текст. Он был там необходим, без него не получалось полной картины. Теперь Сергей видел это. Буквы, как всегда, когда он волновался, торопливо подталкивали друг друга.
«Самые низкие и презренные личности, сущие подонки общества, которым и под присягой никто бы не поверил, имеют полную возможность тайными обвинениями и лживыми разоблачениями насытить злобу, порожденную завистью, или отплатить за воображаемые обиды. Ни один донос, кто бы его ни послал, не остается без последствий. Стоит только… вороватому слуге, которого вы пригрозили отдать под суд, заявить, что вы социалист, и у вас немедленно произведут ночной обыск. У вас есть соперник, досаждающий вам? Прежний друг, которому вы хотите подложить свинью? Вам нужно лишь донести на него полиции.
Осведомители не обязаны даже сообщать свое имя. Анонимный донос имеет точно такое же хождение, как правильно подписанное обвинение. Полиция начинает действовать… производится ночная облава и обыск… Полиция не считается ни с чем — ни с численностью людей, подвергающихся репрессиям, ни с личностью человека… Нагрянуть во мраке ночи, вторгнуться наподобие грабителей в дома мирных граждан, обшарить их жилища и нагнать страх на детей — все это было порождено самим произволом деспотизма…»
Он вспомнил, как после покушения на Александра II в Швейцарию приехала одна русская, вовсе не интересующаяся политикой дама, вдова статского советника. Но кто-то кому-то что-то сказал, и за одни сутки полиция перевернула ее квартиру семь раз.
«Я не могла этого вынести, — жаловалась она Сергею. — У меня ведь четверо детей, я уехала из Петербурга». Ей без проволочки выдали заграничный паспорт — она ведь была абсолютно благонадежна. А обыски? «По недоразумению», — безмятежно объяснили ей в участке.
«Со слишком многими приключалось, — бежало его перо по бумаге, — что их арестовывали по ошибке, ссылали по недоразумению, держали много лет в тюрьме зря. Все это случалось. Я расскажу об этом… Такие факты достаточно хорошо известны русским людям, и когда полиция ограничивается только непрошеным ночным визитом и обыском в нашем доме, мы почитаем за счастье, что так легко отделались».
Может быть, первый раз за всю историю российских клеветников им не дано было торжествовать.
О своей новой работе Сергей сообщал вскоре в одном из писем:
«Моя книга тенденциозная, политическая, предназначаемая для возможно большей части публики. Я должен был сделать ее настолько серьезной, чтобы удар, наносимый русскому правительству в общественном мнении, был тяжелый, неотразимый, убивающий… Я был в такой же мере правдив, описывая их, как и описывая мир подпольный, нигилистический».