Острее шпаги (Клокочущая пустота, Гиганты - 1)
Шрифт:
Господин Франсуа де Лонг, пожалуй, впервые за много лет выпрямился во весь свой довольно высокий рост и стал похож на жердь, которую крестьяне втыкают на огороде.
Огромными шагами он вымерял веранду от колонны до колонны, пока не появился шаркающий ногами и глухой слуга.
Хозяин закричал на него, сжав кулаки, а потом приказал тотчас найти Пьера Ферма и привести к нему, причем произнес это так громко и несколько раз, что услуги старого слуги не потребовалось. Пьер, находясь неподалеку в саду (в надежде увидеть Луизу после прочтения его сонета), сам услышал приказ де Лонга и поспешил к нему, кстати говоря,
– Что это значит, сударь?
– грозно встретил его маститый юрист, потрясая в воздухе листком с сонетом Пьера.
– Это выражение моих чувств, - почтительно ответил Пьер, - чувств, которые вдохновили меня просить у вас, высокочтимый господин де Лонг, руки вашей дочери.
– Э нет, сударь! Мы оба, кажется, юристы!
– произнес Франсуа де Лонг, сутулясь и превращаясь в зловещий крюк.
– Так разберемся в сочиненном вами документе.
– Это не документ, сударь, это сонет с английской рифмой, как у Шекспира, - тихо произнес Пьер.
– Вам надлежало бы знать, молодой человек, что все написанное на бумаге являет собой до-ку-мент! И чему только учили вас в Бордо или Орлеане?
– Сонеты Шекспира или Петрарки прославляют чувства и предмет этих чувств, уважаемый господин де Лонг. Прославляет и мой сонет вашу дочь.
– Прославляет? А тут что? Так можно только ославить, а не прославить.
– И выразительным жестом крючкотвора от ткнул согнутым пальцем в последние строчки сонета.
– Звать девицу ночью к себе, "когда я непробудно усну...", по юридической логике это "приглашать к себе в постель"... И это вы называете проявлением чувств? Такое пристало какому-нибудь бесшабашному мушкетеру, гордящемуся любовными связями, а не претендующему на юридическое образование человеку, с которым я имею несчастье состоять в родстве по женской линии.
– Почтенный господин де Лонг! Поэтические слова, обращенные к даме, нельзя рассматривать в буквальном смысле, тем более что поэт в данном случае глупо (в этом надо признаться!) увлекся выгодной концовкой: "Сны пусть... видятся мне... и приди же ко мне... не во сне". Эту неловкость извиняет искренняя любовь к вашей дочери, и я, осмеливаясь мечтать о взаимности, почтительно прошу у вас ее руки.
– Руки моей дочери, которую вы пытались соблазнить?
– Побойтесь бога, господин де Лонг! Вы сами были молоды, сами любили и создали крепкую семью, которая могла бы стать примером для нас с Луизой.
– Крепкую семью, говорите, молодой человек? А какие у вас, смею спросить, есть возможности обеспечить такую крепкую семью? Может быть, вы владеете родовым поместьем или завидной рентой? Или у вашего батюшки все идет так гладко, что он берет вас компаньоном в свое "процветающее" дело?
– У меня есть только одна моя голова, сударь, начиненная некоторым запасом знаний, и надежда, что с такой могущественной поддержкой, как ваша, сударь, я смогу на посту советника парламента в Тулузе достойно обеспечить свою семью, и мы с Луизой будем счастливы.
– Вы с Луизой?
– пронзительно захохотал Франсуа де Лонг.
– Передайте вашему батюшке, что дрянной городишко Бомон-де-Ломань ждет не дождется своего проподконсула...
– Второго консула, - почтительно поправил Пьер.
– Ну пусть второго, третьего, пятого... во всяком случае, не первого. Ждет не дождется его
Так печально кончилась история с злополучным сонетом Пьера Ферма, написанным в стиле Шекспира.
Пьеру очень хотелось проснуться, но, увы, он видел все это не во сне.
ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Жизнь человеческая подобна железу.
Если употреблять его в дело, оно
истирается, если не употреблять,
ржавчина его съедает.
К а т о н- с т а р ш и й
Печально наше послесловие, хотя Пьер Ферма потерпел лишь первое поражение, почтенный метр Доминик Ферма не пережил своего разорения, ничего не оставив ни сыну, ни другим детям, которым Пьер уступил во владение отцовский дом в Бомон-де-Ломань, сам рассчитывая лишь на самого себя, на свои замыслы и силы.
Печально наше послесловие потому, что Пьер Ферма ничего не узнал о горькой судьбе маленького арабского звездочета, которого одарил таким царским подарком.
Лишь много лет спустя в Париже от былого сотоварища Декарта по коллежу аббата Мерсенна, добровольного посредника в переписке ученых, он услышал, что аббат уже давно перестал получать письма от арабского знатока чисел Мохаммеда эль Кашти.
Но ни аббат Мерсенн, ни тем более Пьер Ферма так и не узнали, что маленький арабский звездочет, поразительно сочетая в себе глубокие научные познания с суеверием, наивно убежденный в своей способности угадывать будущее по расположению звезд, осмелился предсказать османскому паше в Аль-Искандарии немилость султана, за что с согласия султана, уличенный к тому же в мерзостном посещении языческих капищ, был обезглавлен, и все книги его и рукописи, как колдовские, противоречащие корану, подлежали сожжению, и при стечении толпы правоверных в одну из звездных ночей (которые так ценил звездочет для наблюдений!) пламя костра вспыхнуло перед домом казненного и взметнулось от налетевшего вихря, пронесшегося над базарной площадью.
Так и не удалось бедняге спасти свою голову от секиры палача османского паши. Искры и огненные птицы взлетели в черное небо, почти до уровня минарета ближней мечети. Никто не видел, где падали эти птицы. Но не исключено, что в темноте ночи некий чернокожий гигант, посветив себе факелом, притушил тлеющую птицу и унес то, что осталось от нее (быть может, таблицу?), на память о добром хозяине, иначе чем объяснить, что таблица, над которой работал французский математик, попала наконец в руки автора*.
_______________
* Лет двадцать назад во времена египетского президента Насера,
стремившегося к дружбе своего народа с СССР, в Каире и Александрии
гастролировал наш Большой театр, и друг автора, артист балета С. А.
Салов, приобрел на рынке фотографию обугленного музейного документа,
который, как ему казалось, может заинтересовать фантаста. По
сохранившейся части таблицы автору удалось благодаря ранней работе
заслуженного деятеля науки и техники РСФСР профессора М. М.