Остроумие мир. Энциклопедия
Шрифт:
— Пусть меня повесят, если это лекарство не принесет тебе пользы!
— Принимайте же, — шепнул ему доктор. — Вы слышали, что сказала миледи… значит, так или иначе, подействует лекарство или нет, вы все же будете в прямом выигрыше.
* * *
В канцелярии Д'Аргу, министра внутренних дел при Луи-Филиппе, был чиновник, отличавшийся удивительно красивым, а главное, быстрым и разборчивым почерком. Д'Аргу его заприметил и взял к себе в секретари, постоянно диктовал ему, когда бывал у себя в министерстве. И вот однажды, когда он приказал, чтоб к нему прислали этого борзописца, министру доложили, что тот теперь
— Он не ходит, у него умер отец! — докладывают ему.
— Ах, да, помню… отец! — пробормотал Д'Аргу, чем-то поглощенный в ту минуту.
Прошло еще недели две-три. Д'Аргу, наконец, заметил, что его писаря что-то уж очень давно не видно. Он вновь приказал его позвать.
— Он не ходит, у него умер отец.
— Позвольте! — вскричал министр. — Когда же этому будет конец? Он, значит, явится на службу, когда его отец воскреснет, а пока тот мертв, не будет ходить!
* * *
Герцог Оссоне однажды вздумал посетить каторжную тюрьму в Неаполе. Как только он вошел туда, к его ногам бросился один из арестантов и начал молить, чтоб он за него вступился, что он тут безвинно страдает уже много лет. Герцог спросил, за что он попал на каторгу.
— Сам не знаю, за что, — рыдал арестант. — Я всегда жил честно и благородно; меня оклеветал мой лютый враг, подговорил негодяев, и те сделали на меня ложный донос!
Едва арестант кончил свои жалобы, как в ноги герцогу повалился другой, тоже невинно пострадавший, потом третий, четвертый, чуть не вся каторга! Наконец, герцог подошел к какому-то здоровенному детине, который стоял навытяжку перед начальством и глядел козырем.
— А ты за что сюда попал? — спросил его герцог.
— Поделом, ваша светлость! — гаркнул в ответ добрый молодец. — И за кражу, и за грабеж, и за убийство. Со мной еще милостиво обошлись!
— Ах ты, висельник! — вскричал герцог с поддельным гневом и, обратясь к тюремному смотрителю, продолжал: — Сейчас же немедленно выгнать отсюда этого негодяя! Помилуйте, как можно держать такого изверга среди людей совершенно праведных, невинно пострадавших! Он, как паршивая овца, заразит все стадо.
Этот анекдот приписывали разным коронованным особам, между прочим, и императору Николаю 1, с которым будто бы был такой случай при посещении им Литовского замка.
* * *
Один незначительный актер попросил знаменитого комика Потье присутствовать на представлении пьесы, в которой Потье когда-то создал главную роль. Эту самую роль должен был исполнять тот актер, и ему хотелось, чтоб Потье видел его игру и дал ему свои наставления, замечания, поправки.
По окончании пьесы Потье, встретив актера, прежде всего спросил его, чего ради он все время, когда играл, держался за бок.
— Но, господин Потье, — отвечал актер, — я видел, как вы исполняли эту роль (тогда-то и там-то), и я хорошо помню, что вы тоже все время держались за бок, даже нарочно с силой упирались в него. И я так же делал, хотя, признаться, это меня очень стесняло, и я, право, не знаю, зачем так нужно делать в этой роли?
— Дурак! — крикнул Потье, вспомнив и поняв, в чем дело. — У меня тогда был ревматизм, ломило весь бок,
* * *
Однажды Свифт, собираясь сесть на коня куда-то ехать, заметил, что сапоги его не чищены. Он кликнул своего лакея и строго спросил его, почему сапоги не чищены.
— Чего их напрасно чистить! — грубо отвечал лакей. — Все равно поедете, опять их и забрызгаете грязью!
Сказав это, лакей тут же спросил у Свифта ключ от буфета.
— Зачем это? — спросил Свифт.
— Я хочу завтракать, — отвечал лакей.
— Ну вот, стоит завтракать, когда через два часа снова захочется есть! — ответил Свифт и, не дав ключа, пришпорил коня и ускакал.
* * *
Знаменитый наполеоновский генерал Жюно, когда был еще мальчуганом, отличался от всех своих школьных товарищей ленью и шаловливостью, приводившими в отчаяние все начальство. Однажды по возвращении из египетского похода Жюно вздумал посетить Монбар, где протекло его детство и где он учился. Ему удалось отыскать в городе несколько своих старых школьных товарищей, и он весело приводил с ними время, вспоминая свое детство и школьные проказы. И вот однажды, прогуливаясь с этой компанией по городу, Жюно увидал на улице старичка строгого вида, важно и медленно прогуливавшегося с тросточкой в руках. Он тотчас в нем узнал своего бывшего воспитателя, одного из тех, кому он особенно досаждал своей ленью и шалостями. Жюно мгновенно подбежал к нему и едва его не задушил в своих объятиях. Старичок, видя перед собой блестящего генерала, ничего не понимал и никак не мог узнать Жюно.
— Неужели вы меня не узнаете! — кричал ему генерал.
— Виноват, гражданин генерал, в первый раз в жизни вижу вас и не в состоянии припомнить…
— Как, дражайший учитель, да неужели вы забыли самого ленивого, самого непослушного, упрямого, негодного из ваших бывших питомцев?
— Жюно! — внезапно вскричал старичок, сразу узнавший его по этим приметам.
* * *
Нечто подобное рассказывают о школьных годах Наполеона. В лицее, где Бонапарт воспитывался, учителем немецкого языка был толстый Бауер, который имел довольно обычную учительскую слабость — считать никуда не годными тех, кто не отличается успехами по их предмету. А Наполеон был худшим учеником по немецкому языку, и Бауер относился к нему с глубочайшим презрением, будучи убежден, что из этого корсиканца никогда ничего путного не выйдет. Однажды, не видя его на уроке, Бауер спросил, где Бонапарт? Ему отвечали, что он сдает экзамен по артиллерии.
— Да разве он годен на что-нибудь? — спросил немец с едкою ирониею.
— Помилуйте, господин Бауер, — отвечали ему, — Бонапарт у нас считается лучшим математиком во всем лицее.
— Ах, математиком! — успокоился Бауер. — Ну, это другое дело, математики ведь все идиоты; на это-то он годится!
* * *
Известный поэт Лагранж-Шансель однажды сочинил стихи к новому модному мотиву, который все напевали. В одном из парижских кафе вскоре после того появился какой-то франт, который выдавал стихи Лагранжа за свои; его все хвалили и поздравляли. Но случаю угодно было, чтобы как раз в этот же час в тот же ресторан зашел и сам Лагранж. Едва он вошел, как один из посетителей, знавший его, знавший, что и стихи сочинены им, но до времени молчавший, сейчас же указал ему на франта со словами: